Савмак уже было прошёл самый опасный участок в непосредственной близости от сражающихся, как вдруг ещё человек пять молчаливых убийц появились из темноты и присоединились к нападавшим на щуплого. Этого уже горячий нрав молодого скифа вынести не мог: обнажив акинак, он вихрем ворвался в круг, разя направо и налево. Ободрённый неожиданной поддержкой, щуплый что-то крикнул ему на незнакомом языке, но Савмак не понял. Впрочем, переспрашивать было недосуг — мечи шипели, как змеи, и запах крови, ударяя в ноздри, пьянил и будоражил юного воина, от чего он на мгновение забыл об осторожности.

— Сзади! — вскричал вдруг щуплый, и Савмак в невероятном кульбите, которому его научил Тарулас, едва успел спасти свою шею от коварного горизонтального удара.

— К спине! — между тем скомандовал незнакомец, и Савмак его понял — этому приёму он тоже обучился у лохага аспургиан.

Став спиной друг к другу, они удвоили свои усилия, медленно продвигаясь вглубь улицы, туда, где она разветвлялась узкими переулками. Там проще было скрыться, а из-за близко поставленных строений им не грозили коварные удары с боков.

— Держись ближе! — прохрипел незнакомец и неуловимо — точным выпадом поразил в живот одного из нападавших.

Какое-то время среди них царило смятение — некоторые были ранены, а кое-кто дрогнул при виде мастерства противников.

Савмак мельком глянул вверх и неожиданно почувствовал, как радостно забилось сердце: совсем низко над проулком торчал толстый брус, к нему должна была крепиться вывеска мастерской, но её или ещё не повесили, или у ремесленника просто не хватило денег, чтобы заплатить каллиграфу[277].

Юноша присел и, сильно оттолкнувшись, взлетел на брус, как на спину коня.

— Руку! — прокричал он озадаченному его исчезновением незнакомцу.

Тот отличался на удивление быстрой реакцией: едва услышав голос юного скифа, он сразу же сообразил, чего хочет его напарник; отбив очередное нападение, незнакомец бросил меч в ножны, и, подняв руки над головой, подпрыгнул. Савмак схватил его запястья и, напрягшись, сильным рывком выдернул из кучи врагов, как репу из песка. И спустя мгновение оба уже бежали по плоским крышам невзрачных домишек городской бедноты, не без основания опасаясь проломить тонкие, обмазанные глиной жерди…

Остановились они только среди каких-то развалин, заросших полынью и кустарником выше плеч. Незнакомец бросился словно пловец в воду в высокую траву и с блаженным видом закрыл глаза. Савмак, прилёг рядом, подложив руки под голову.

— Благодарю тебя от всей души, брат, — отдышавшись, сердечно сказал незнакомец.

Наконец Савмак рассмотрел его лицо. Оно было сплошь покрыто шрамами. Но глаза незнакомца сверкали как уголья — молодо и, к удивлению юноши, весело.

— Что им было нужно? — полюбопытствовал Савмак, имея ввиду нападавших; судя по тому, с каким остервенением они дрались, встретились эти люди с незнакомцем отнюдь не случайно.

— Луна вознамерилась потушить солнце, — широко улыбаясь, загадочно ответил незнакомец. — Тебя как зовут?

— Савмак… — буркнул юный скиф, раздосадованный уклончивым ответом таинственного незнакомца.

— Гиппотоксот… — то ли спросил, то ли подтвердил свою догадку его собеседник, опытным взглядом окинув парадную одежду Савмака.

Юноша промолчал. Пытливо посмотрев на его хмурую физиономию, незнакомец понимающе кивнул.

— Гелианакс, — назвал он своё имя. — Как и ты, здесь я чужак. А в чужой своре даже опытному псу приходится несладко, — Гелианакс заразительно рассмеялся.

Засмеялся и Савмак, от этих слов нового приятеля ему вдруг стало легко и спокойно.

— Идём, — сказал, поднимаясь, Гелианакс. — Я уже опаздываю. К тому же не исключено, что ищейки продолжают держать след, а нас тут только двое.

— Куда?

— Узнаешь, — опять улыбнулся Гелианакс. — По крайней мере, там мы будем в полной безопасности.

Савмак колебался недолго: по здравому размышлению, путь назад ему отрезан, а Пилумн был не из тех людей, кто впадает уныние из-за того, что кто-то, пусть даже друг, не пришёл на встречу. Тем более, что старый морской волк по части застолья мало в чём уступал гиганту-римлянину.

Их встретили закутанные в плащи люди, с опущенными на лица капюшонами.

— Надень, — властно сказал Гелианакс, подавая Савмаку такой же плащ, видимо, свой, потому что юноше он был короток; юный скиф беспрекословно подчинился.

Возбуждение, исчезнувшее после схватки с нападавшими на Гелианакса убийцами, вновь разогрело молодую кровь, и Савмак почувствовал истинное наслаждение от прикосновения к некой, ещё непознанной, а от того вдвойне желанной тайне.

Помещение, куда их ввели, оказалось обширным и хорошо освещённым. В дальнем углу на возвышении ярко сверкал отполированный бронзовый диск с лучами, изображающий солнце. На одной из стен искусный художник написал колесницу Гелиоса, запряжённую четвёркой огненно-красных коней, а на другой — огромного белого быка с вилообразными рогами, между которыми был нарисован золотой шар. Люди, толпящиеся в помещении, были, как и Савмак, в плащах с капюшонами. У многих, как подметил остроглазый юноша, под одеждой имелись кольчуги и панцири, а также мечи или ножи.

Гелианакс, единственный из собравшихся с непокрытой головой, важно прошёл к возвышению и скупым, но решительным жестом заставил всех умолкнуть.

— Братья! — обратился он к ним, воздев руки вверх. — Великий и всевидящий Гелиос всегда защищал бедных и обездоленных, слабых и увечных, тружеников и храбрецов. Ничто живое не может произрасти на земле без его благословения, ни одно преступление не останется безнаказанным, если кто-либо обратиться за помощью к Гелиосу…

Савмак жадно прислушивался к голосу Гелианакса: как оказалось, он был не только искусным бойцом, но и великолепным оратором. Смысл речи нового приятеля юноша понимал слабо, но некоторые фразы вгрызались в его сердце, как расплавленный металл, особенно когда Гелианакс заговорил об обидах и притеснениях, выпавших на долю рабов.

— Все мы сыновья мудрого мученика Прометея, сотворившего нас по образу и подобию божьему из земли и воды; он дал нам глаза, чтобы мы могли видеть небесные чертоги богов, подарил людям огонь, без которого они превратились бы в существ бессловесных и диких.

Голос Гелианакса крепчал, наливался всепроникающей мощью, туманил сознание неосуществлёнными мечтами; из них возникали феерические образы невозможного, настолько близкого, что до него, казалось, можно было дотронуться рукой.

— …Тогда, о братья, скажите мне: почему мы, в день сотворения все равные и счастливые, сейчас помыкаем себе подобными? Почему свободорожденных куют в кандалы или надевают на них ошейник раба? Почему один ест с золотого блюда и пьёт выдержанное ароматное вино, а другой не может купить даже чёрствой ячменной лепёшки? Почему?! И до-ко-ле?!