величину. Ибо как только корабельные якоря были брошены, тотчас каждый принял на себя заботу о том, что надлежало ему для следующего дня. И среди факелов, что капитаны имели промеж себя, и светильников, кои люди несли в руках, когда ходили, занимаясь своими делами, флот был весьма освещен, и казался таковым еще более тем, кто находился в городе, поскольку огонь отражался в морской воде, и казалось, что все было [одно сплошное] сияние; каковая вещь немалый страх вызывала у тех мавров, что напрямую могли то наблюдать.

Однако после того, как ночь стала убывать и сеньоры поместились в свои каюты, дабы обрести для себя отдых, начали каждый из тех [людей на флоте] укладываться в местах своего размещения. И поскольку в подобное время у людей имеется досуг, чтобы подумать о всяких вещах, — так как до тех пор, пока сила сна не отнимет у них естественное ощущение, они не могут удалить от себя разнообразные помыслы (desvairadas imaginacoes), — то каждый приводит свое разумение к тому, что наиболее близко отвечает его желанию, и верно есть то, что в подобное время человек может лучше, нежели во всякое иное, оценить вред или пользу, что могут ему прийти; ибо сказано философом [Аристотелем], что, будучи отважным, делаешься благоразумным.

И когда те [люди] вот так лежали, они начали обдумывать, каков будет их конец на другой день; ибо хоть и было там много отважных и сильных, равно находились и другие, малого мужества, ибо среди великого множества по необходимости надлежит, чтобы имелись [люди] всякой выделки (que haja de todo metal). Каковые всю ту ночь могли спать не иначе, как урывками (a bocados), и в грудь им стучались помыслы столь разнообразные, что по милости их не оставалось у них места ни для какой иной заботы. Так же, когда неф везет малый груз, сухое древо [его корпуса] бежит по волнам из одной стороны в другую, не имея верного направления, в каковом свершить свой путь, — так и мысли тех [людей] разбегались весьма схожим образом, колеблясь (aloindo) без верного курса. И в один раз представлялось взору их души (imagem da alma), что мавры были людьми, мало страшившимися своей смерти, настолько, что могли исполнить свое желание, сразив своих врагов; в другой раз они думали о том, что, коли они погибнут там, насчет чего они питали мало сомнений, то какое погребение обретут, и что не будут находиться при них дети и [прочие] родные, когда им окажут последние почести, и не смогут стенать над их могилами те, кто возымеет великую печаль от их смерти.

— О, — говорили те промеж себя, — сколь блаженны были все те, коим Бог дал окончить дни свои в пределах их одров, каковых [людей] в такое время сопровождают их жены и дети, и увещевают их аббаты (abades) [исповедники] с великою пользой для их совести, и свершают они распределение своего добра, обеспечив претворение в жизнь (movimento) своей воли. Но мы, иные, что умрем здесь, не узрим ни одной из сих вещей, но упокоимся (jaremos) без погребения, презренные всеми живыми; и так истрачена будет плоть наша, без того, чтобы кто-нибудь изведал о нашей доле [ранее], нежели после последнего воскресения [Страшного] суда. И что за пользу может принести нам выигрыш от трудов, что исполняли мы за время нашей юности и молодости, коли не суждено нам иметь силы в наших деньгах, дабы отдать их за здравие наших душ?

Воистину, более благородные помыслы имели те, кого природа снабдила подлинною крепостью; каковые, раздумывая над сим деянием, говорили промеж себя:

— Блаженны мы, кому Бог среди всех [народов] Испании первым предоставил милость захватить земли в краю Африканском, и что нам первым предстоит развернуть знамена наши над красою подобного города. Иди же с Богом, — говорили они [друг другу], — за добро употребленный в подобной службе труд наш, поскольку крови нашей суждено быть пролитой во искупление наших грехов. И что за утрату понесем мы — те, кто здесь придет к концу своих жизней, — когда мы обладаем истинным знанием, ибо наши души, кои суть духовные, узрят подлинные наслаждения в ином мире. Авторы же историй, уединившись в своих штудиях, будут созерцать добротность наших сил и запишут свершения наши в назидание многим живым; и разлетится слава о смерти нашей по всем краям, где людям ведома письменность. И крепость наша будет как зерцало для всех тех людей, что произойдут из нашего рода, каковые всегда будут жить в милости за нашу заслугу, ибо рексы [короли], что впоследствии явятся в Португалии, всегда будут иметь основание вспоминать (de se nembrarem) о подобном деянии.

И, размышляя вот так о сих вещах, весьма часто вставали они поглядеть на движение звезд, дабы узнать, сколько еще времени оставалось до истечения ночи, ибо казалось им, что запаздывало наступление дневного света, дабы узреть им час, коего [наступление] они прежде [всего] желали.

ГЛАВА LXVIII

Как на следующий день мавры и христиане трудились над своими делами

Малую задержку (tardanca) допустило солнце, начав повседневную свою работу, ибо была то среда двадцати одного дня месяца августа, в каковую царственная та планета входила в шесть градусов знака, называемого Девою, и в тот час, когда Ганимед начал разрывать первый покров восточного сумрака [343].

Люди на флоте, что в начале ночи были [достаточно] утруждены — одни укладыванием своего багажа (fardagens), другие — приготовлением снастей своих кораблей, все еще были немного сонными, и когда узрели свет солнца, что простирало лучи свои по корпусам (arcas) их кораблей, начали будить друг друга, зовя [товарищей] по их именам, и затем принялись перекладывать свое оружие, проверяя его со всех сторон, не имело ли оно какого-нибудь изъяна. Другие ходили с инструментами в руках, взявшись за молотки, чтобы починить свои доспехи. Иные проверяли тесемки своих камзолов (giboes) [344], имели ли те ту крепость, что им надлежала. Иные вспоминали о своих грехах и ходили, разыскивая своих аббатов [исповедников], являя Богу великое раскаяние, что имели они в сердцах своих. Иные пробовали свое оружие, беря секиры и простирая руки свои в одну сторону и другую, дабы увидеть, не причиняется ли им неудобства в какой-либо части. Иные вытаскивали мечи из ножен и начинали потрясать (brandir) ими, проверяя, такой ли был у них клинок, какой им подобал.

— А-а, — говорили они,