Так и оказалось. На следующее утро, невзирая на двукратное численное превосходство, армия Помпея была разбита. Цезарь отдал приказ своим людям не бросать дротики, но действовать ими как копьями, стараясь попасть в лицо вражеских всадников: кавалерия Помпея состояла из людей благородных и потому не безразличных к собственной внешности. Цезарь, некогда являвшийся неподражаемым денди, нашел идеальную тактику. Кавалерия Помпея повернулась и обратилась в бегство. После этого солдаты Цезаря вырубили легко вооруженных пращников и лучников Помпея. Командовавший правым крылом Домиций был убит, когда фронт его легионов прогнулся. Люди Цезаря охватили армию Помпея с фланга и ударили в тыл. К полудню битва была закончена. В тот вечер Цезарь пировал в шатре Помпея, вкушая яства, приготовленные поваром своего соперника, с его же серебряной тарелки.

Однако когда сгустились сумерки и в глубине ночного августовского неба вспыхнули звезды, он поднялся и возвратился на поле брани. Вокруг него лежали груды тел мертвых римлян, стоны раненых раздавались над Фарсальской равниной. «Они сами этого хотели»,[246]— молвил Цезарь, со смесью горечи и скорби обозревая место побоища. Он ошибался. Никто не хотел смертоубийства. В этом-то и заключалась трагедия. И она не завершилась этим сражением. Цезарь одержал сокрушительную победу, однако агония Республики продолжалась еще долго. Рим и весь мир попали в руки завоевателя. Так, во всяком случае, казалось. Но что он будет делать с ними? И что мог он сделать? Что и как мог восстановить Цезарь после подобной катастрофы?

К оставшимся в живых сподвижникам Помпея он проявил свое прославленное милосердие. Из тех, кто принял его, никто не доставил Цезарю такой радости, как Марк Брут. После сражения Цезарь направил специальный отряд на поиски сына услады своего сердца, опасаясь за его жизнь. Но Брут был обретен целым и здоровым, и Цезарь пригласил его в круг своих ближайших советников. Решение это свидетельствовало не только о личной приязни, но и говорило о тонком расчете. Брут пользовался всеобщим уважением, и Цезарь надеялся, что привлечением его на свою сторону подтолкнет к примирению других, более упрямых соперников. И он не был разочарован. Цицерон, которого не было на Фарсальской равнине, поскольку он оставался с Катоном на Адриатическом побережье, среди прочих решил, что на этом войну можно считать оконченной. За это его едва не убили — лишь вмешательство Катона помешало возмущенным помпеянцам проткнуть оратора мечом. Сам Катон, безусловно, отказался даже думать о капитуляции. Погрузившись со своим отрядом на корабли, он отправился в Африку. Уже этот факт говорил о том, что война будет продолжаться. И в качестве свидетельства собственной непреклонности Катон объявил, что в знак скорби не только перестанет стричь волосы и бороду, но и никогда не возляжет за трапезой. Для римлянина это действительно было признаком воистину мрачной решимости.

Потом, конечно, нельзя было сбрасывать со счета и Помпея. Он также оставался на свободе. После поражения при Фарсалах он выехал на коне из задних ворот своего лагеря и поскакал к Эгейскому побережью, а оттуда, избегая наемных убийц, которые уже деловито жужжали за его спиной, переправился на корабле в Митилену. Там, в тени театра, послужившего образцом для его собственного и напоминавшего о более счастливых днях, он оставил Корнелию. Удрученный первым в его жизни поражением, Помпеи нуждался в том утешении, которое могла дать ему только жена. И она оправдала его ожидания. Корнелия, получив известие о Фарсальском сражении, в точности знала, что ей надлежит делать. Короткое беспамятство, вытертые с лица слезы, пробежка по улицам Митилены, — и она в объятиях мужа. «Представление» ободрило привычного к роли античного героя Помпея настолько, что он тут же ответил на него собственным действом, прочитав жене строгую лекцию о том, как важно никогда не оставлять надежду. Возможно, он и сам верил собственным словам. Да, битва была проиграна, но не Восток и не вся война. Действительно, многие из обязанных Помпею своими престолами царей были при Фарсалах и погибли там или сдались, но не все. Особо заметным было отсутствие одного из них, правившего самым богатым деньгами, провиантом и кораблями царством во всем Средиземноморье. Более того, он еще не вышел из детского возраста, и сестра его, добивавшаяся трона для себя самой, открыто бунтовала против брата, что делало их страну легкой добычей для владыки всего Востока. Во всяком случае, на это надеялся Помпеи. Прозвучал соответствующий приказ, и небольшой флот его отправился на юг. Через какой-то месяц после фарсальского поражения Помпеи оказался возле равнинных берегов Египта.

К царю послали гонцов. И через несколько дней ожидания на якоре возле песчаных мелей, 28 сентября 48 года до Р.Х., Помпеи увидел небольшую рыбацкую лодочку, на веслах продвигавшуюся к кораблю. Его приветствовали сперва на латыни, а потом на греческом языке и пригласили спуститься в лодку. Помпеи так и поступил, предварительно обняв и расцеловав на прощание Корнелию. По пути к берегу он попытался занять своих спутников разговором, однако никто ему не ответил. Встревоженный Помпеи поглядел в сторону берега. Там его ожидал царь Птолемей XIII, мальчик в пурпурной мантии и диадеме. Помпеи успокоился. Когда киль лодки заскрипел по песку, он поднялся на ноги. И тогда некий римский изменник обнажил меч и нанес ему удар в спину. Замелькали другие клинки. Под градом ударов «Помпеи обеими руками прикрыл свое лицо тогой и вынес их, не произнеся ни единого недостойного слова, не произведя ни единого недостойного действия, и только испустив слабый стон».[247]Так погиб Помпеи Великий. Застывшая на палубе триремы Корнелия видела все. Однако ни она, ни экипаж триремы не могли ничего сделать, даже когда египтяне на их глазах отсекли голову еще недавно самому великому человеку Римской Республики и оставили его тело на берегу. Сторонникам его пришлось развернуть судно и бежать в открытое море, оставив лишь одного из вольноотпущенников Помпея, следом за своим господином спустившегося в ту самую рыбацкую лодку, готовить погребальный костер. Согласно повествованию Плутарха, к нему присоединился старый солдат, ветеран первых походов Помпея; и оба они вместе завершили благочестивое дело. Над местом погребения была набросана в качестве знака груда камней, однако дюны скоро поглотили ее, изгладив всякую память. Рядом не осталось никакого ориентира. И только бесконечная и нагая песчаная равнина разбегалась во все стороны.

Береговая линия дельты Нила всегда являлась местом коварным. Низменная и лишенная ориентиров она никоим образом не могла помочь моряку отыскать дорогу. Тем не менее посещавшие Египет мореходы не были все же полностью лишены путеводной звезды. По ночам корабелы еще издали могли заметить звездочку, мерцавшую над самым горизонтом, над берегом Африки. Днем можно было видеть, что на самом деле огонек этот был не звездой, а огромным фонарем, поставленным на огромной башне. Это был Фарос, не только самое высокое из сооруженных греками зданий, но и наиболее известное среди них благодаря воспроизведению на множестве «туристических сувениров». Являвший собой триумф пытливой и изобретательной научной мысли великий маяк служил идеальным символом города, его рекламой — не просто города, а мегалополиса, самого потрясающего на всей земле.