— В два часа у собора в Сплите, — повторила Эбби. — И не забудьте про ожерелье.

— Погодите…

Она повесила трубку. Майкл подошел к будке и, открыв дверь, заглянул внутрь.

— Ну как, не сильно они кусались?

— Он прилетит, — сказала Эбби. Она достала паспорт и посмотрела на чужое лицо. — Вопрос в другом. Доберемся ли мы до места встречи?

Константинополь, май 337 года

Тьма в хранилище давит на меня со всех сторон. Бреду наугад. Не знаю, где выход, могу лишь смутно предполагать. Но голос продолжает меня звать. Я открываю глаза. Тьма отступает. Где-то в промежутке между колоннами мелькает огонек.

— Гай Валерий?

Это архивист.

— Я же сказал, что если тебе захочется что-то прочесть, то лучше выйти в зал, — упрекает он меня. — Внутри лучше не оставаться. Все-таки там жутковато.

Я слишком устал и мне не до гордости.

— Спасибо, что вызволил меня.

— Вызволил? — в его голосе звучит усмешка. — Я пришел за тобой. Потому что тебя желает видеть Август.

Я ничего не понимаю.

— Константин? Он уже вернулся с войны?

— Он в Никомедии.

По голосу архивиста я понимаю, что в Константинополь император уже не вернется.

Вилла Ахирон, окрестности Никомедии, май 337 года

До Никомедии семьдесят миль. В молодые годы я бы загнал не одну лошадь, чтобы добраться туда за один день. Теперь же у меня на дорогу уходит почти два. И дело не только в моем возрасте. Такого движения на дороге я еще ни разу не видел. На каждой заставе длинные очереди за лошадьми.

Посыльные умеют держать язык за зубами, а вот конюхи охотно делятся слухами. Из того, что я слышу, делаю вывод, что последняя кампания Константина завершилась, даже толком не начавшись. Еще не доезжая до Никеи, император начал жаловаться на боли в животе. По дороге — в надежде на быстрое исцеление — он свернул в Пифийские Термы, чтобы принять горячие ванны. Увы, после ванн его состояние лишь ухудшилось.

По мнению врачей, здоровье не позволяло ему вернуться в Константинополь. Вместе этого Константин направился на императорскую виллу, а именно, виллу Ахирон в окрестностях Никомедии. Когда-то здесь располагалось одно из поместий Диоклетиана. Ахирон по-гречески означает ток для обмолота зерна. Не думаю, что это название будет способствовать облегчению его страданий.

Вилла располагается в пяти милях от Никомедии, на террасах, что высечены в прибрежных холмах. Ее окружают поля пшеницы, хотя самого тока, который дал ей название, уже давно не существует. В мае колосья наливаются золотом, но сбора урожая в этом году не будет. Колосья втоптаны в землю сапогами и палатками двух тысяч легионеров, ставших лагерем вокруг виллы. Трудно сказать, то ли они охраняют виллу, то ли взяли ее в осаду. Я тяжело бреду вверх по холму под сенью тополиной аллеи. Добравшись до виллы, докладываю о своем прибытии секретарю, который устроил административный пост прямо в вестибюле. Впрочем, это не дворцовый функционер, а офицер стражи.

— Что с Августом? Он?.. — Я не осмеливаюсь произнести слова «при смерти». Мне страшно даже об этом думать.

Стражник холодно смотрит на меня.

— Врачи прописали ему полный покой.

— Он прислал сообщение, вызвал меня сюда из Константинополя.

— Твое имя?

Этот вопрос сродни пощечине. Я на мгновение теряю равновесие. Он это нарочно? Хочет указать мне мое место? Никто никогда не спрашивает мое имя. Его все знают.

Секретарь стучит етилом по столу. Он занятой человек, честолюбивый молодой офицер, которому поручили неблагодарную работу. Он понятия не имеет, кто я такой.

Я называю ему свое имя. Офицер даже не моргнул. Мое имя лишь одно из длинного списка, с которым он должен свериться. И в списке его нет.

— Флавий Урс здесь? Начальник штаба? — Мой вопрос вынуждает его уделить моей персоне еще пару секунд внимания. — Передай ему, что Гай Валерий Максим прибыл к Августу.

— Хорошо, я передам.

Я остаюсь ждать в вестибюле. Вокруг царит суета, туда-сюда постоянно пробегают священники, чиновники, солдаты. У дверей в покои Константина застыли схоларии в белом. Но императора охраняют не только они — рядом полевые командиры в красной форме. В конце концов, ведь это по-прежнему штаб.

Томлюсь ожиданием уже не один час. Мысли переносят меня на другую виллу, на берегу другого моря.

Пула, Адриатическое побережье, июль 326 года.

Одиннадцать лет назад

Пула — небольшой портовый городок на побережье Адриатики. Тихий и ухоженный. Здесь полно торговцев, наживших свои скромные состояния на местной торговле. Думаю, именно такое место, как Пула, Константин имеет в виду, когда превозносит прелести мирной жизни: чистое, зажиточное, скучное. Тихие задворки империи, где очень просто исчезнуть.

Ближе к закату я наконец достигаю виллы губернатора. Обычно путь до Пулы занимает три дня, у меня же ушла почти неделя. Я плохо спал, выезжал поздно, вечно придирался к лошадям, кормежке, постоялым дворам. Мне не хотелось приезжать сюда. Я умолял Константина отправить вместо меня кого-то другого.

Впервые за многие годы он не пожелал посмотреть мне в глаза.

— Это должен быть кто-то такой, кому я доверяю, — сказал он. — А я доверяю только тебе. — С этими словами он вручил мне кожаный мешочек, затянутый веревкой, внутри которого находился тяжелый стеклянный флакон. — Я не хочу…

Он не договорил, как будто боялся разрыдаться. Все это так ужасно, что ему страшно говорить об этом вслух.

— Главное, сделай все побыстрее.

Криспа я нахожу на берегу моря, на мысу к югу от города. Между камней пробивается трава, в прозрачной воде между скал шевелят плавниками рыбы. Два вооруженных стражника следят за пленником из-за растущих вокруг бухты сосен: Крисп сидит у кромки воды, босой, с непокрытой головой, наблюдая, как у его ног тихо плещут волны.

Заметив постороннего человека, стражники хватаются за рукоятки мечей и выкрикивают предостережение. Даже когда они узнают меня, напряжение не оставляет их. На их лицах застыл ужас. Они боятся, что я сейчас заставлю их сделать страшную вещь.

Я отсылаю их прочь.

— Проследите, чтобы сюда никто не пришел, — говорю я им. Они так рады возможности уйти, что даже не оглядываются.

Теперь мы с Криспом одни. Я спускаюсь по каменистому берегу и иду к нему. Он оборачивается. Завидев меня, улыбается и встает.

— Я надеялся, что это будешь ты.

Неловкие объятья. На берег набегает очередная волна и разбивается о мои сапоги. Я отступаю назад и смотрю ему в лицо. Под глазами у Криспа мешки, кожа землистая, серая. Улыбка, которая когда-то так естественно освещала его лицо, вымученная, вынужденная. Но в чем-то даже вызывающая.