Тедди ужасно взволнован: в Средиземном море состоялось крупное сражение, мы потопили семь итальянских кораблей, и почти все итальянцы погибли. Он у нас прямо какой-то кровожадный, ждет не дождется, когда ему исполнится восемнадцать и можно будет идти воевать.

А что я думаю о войне теперь, полтора года спустя? С одной стороны, мне хочется быть против, а с другой, раз уж началась война, женщины должны воевать наравне с мужчинами – я имею в виду сражаться по-настоящему, а не в штабе сидеть. В конце концов, женщины ведь тоже погибают при бомбежке, а отомстить за это не могут, поэтому несправедливо говорить, что война – дело мужское. С третьей стороны (если бывает третья сторона), есть вещи, которые я ни за что не смогла бы сделать: например, плавать на подводной лодке или колоть людей штыком – хотя Полли говорит, что сейчас так уже не принято. И еще мне совсем не хотелось бы залезать в танк. Полли говорит, что он похож на подводную лодку и вызывает клаустрофобию, хотя у меня ее вроде нет. Тут она спросила, не хочу ли я стать шахтером – нет, спасибо, не хочу, – и напомнила про случай в Гастингсе (я тогда была маленькая): мы гуляли в пещерах, мне стало плохо, я чуть не упала в обморок, и меня пришлось выносить. Значит, наверное, у меня есть клаустрофобия. Притом, когда нет войны, там просто скучно. Еда невкусная, горячую воду трудно достать, бензина не хватает – мелочи, конечно; тем не менее от этого они никуда не деваются. Зимой в нашей комнате было так холодно, что я изобрела способ натягивать одежду прямо в постели.

Я не буду писать каждый день, а то получится как у Лидии: «Встала, позавтракала, пошла заниматься. Сегодня у нас была география и математика…» Фу! Я прямо даже зевать начала!

17 апреля

Прошлой ночью в Лондоне был ужасный налет. Собор Святого Павла выстоял, хотя вокруг одни развалины. Утром позвонил дядя Хью, чтобы тетя Сиб не волновалась; правда, она все равно волнуется – постоянно, даже выглядит больной от волнения. Он сказал, что налетело не меньше пятисот самолетов, они сбрасывали тысячи и тысячи бомб. Дядя Эдвард вернулся на аэродром, так что дядя Хью ведет семейные дела в одиночку. Бриг теперь редко выбирается в Лондон – почти ничего не видит, зато тетя Рейч ездит три раза в неделю, чтобы помочь в конторе, и остается ночевать у подруги, а раз в неделю ужинает с дядей Хью, потому что ему одиноко.

Тетя Джессика иногда приезжает на выходные, но у нее в Лондоне остался мамин дом – бедной леди Райдал он больше не понадобится. Это так ужасно – быть старой, и самое ужасное – понимать, что ты многое делаешь в последний раз. Наверное, ей очень грустно, ведь она больше не вернется домой. Правда, тетя Вилли говорит, что она уже не осознает таких вещей. Не знаю, почему она так уверена. Я думаю, у бабули наверняка бывают моменты просветления, когда она все понимает, просто остальные предпочитают делать вид, будто она не в себе. Это все равно что умалчивать о чем-нибудь трудном или неприятном. Обычное лицемерие, скажу я вам.

4 мая

С Анджелой явно что-то не так. Приехала тетя Джессика, и у них с тетей Вилли состоялся долгий разговор наедине; после они вышли с такими лицами, какие бывают у людей, когда что-то не в порядке. Я проходила мимо (честное слово, проходила – как в книжках пишут) и услышала «совершенно недопустимая ситуация». Видимо, Анджела связалась с кем-то, кого не одобряет ее мать. Вот как, скажите на милость, она будет жить, если ей позволено общаться только с теми, с кем родители разрешат?

В общем, завтра тетя Вилли едет в Лондон с тетей Дж., и знаете что? Они привезут с собой знаменитого Лоренцо с женой на выходные! Наверняка будет интересно! У нас здесь человеческой натуры раз-два и обчелся. Я хочу сказать – людей, чье поведение невозможно предугадать. Мисс Миллимент все больше и больше ворчит по поводу моего неумения «грамотно излагать»; зато, по крайней мере, она не игнорирует мое мнение – как все остальные.

Бабушка переживает, потому что Кристофер уехал домой, и Макалпайн не справляется с садом в одиночку, а ведь теперь все внимание нужно уделять овощам. На прошлой неделе она разговаривала с девушкой-садовницей, которая ходит в брюках, а поверх надевает толстенные носки; ее зовут Хизер. Если она к нам поступит, то будет спать в коттедже с мисс Миллимент, хотя дома считают, что она не останется – не выдержит ужасного обращения Макалпайна. Джули уже почти выросла из пеленок и учится ходить. Эллен говорит, что она развита не по годам, и совсем скоро мы перестанем сушить пеленки возле камина, загораживая тепло. Надо сказать, она ужасно миленькая, с темными кудряшками, а вот Роли все еще похож на мистера Черчилля – длинное лицо с крошечными чертами.

Я спросила Невилла, почему он убежал. Говорит, ему надоело делать каждый день одно и то же, особенно учиться – что, по сути, означает слушать кучу всяких вещей, которые в жизни не пригодятся. А еще ему надоел Мервин-слюнтяй – с ним неинтересно водиться, к тому же он не захотел убегать. В Ирландии он собирался жить у моря с осликом и рыбкой. Я спросила: а что же будет, когда папа вернется? Это было ошибкой: он попытался меня пнуть и завопил: «Ненавижу тебя! Вечно ты его вспоминаешь тогда, когда я уже забыл! Дура! Ненавижу! Вот поэтому я и хотел уехать в Ирландию – подальше от всех!» Тут я поняла, как ему плохо, и сказала, что мне очень жаль и что я буду по нему ужасно скучать – и вдруг осознала, что так и есть. Однако все это прозвучало как-то неубедительно, и по его лицу видно было, что он тоже так думает. «Не уезжай пока, – попросила я, – дождись меня, может, и я с тобой поеду». В общем, разговор не удался. Я боюсь, что он опять убежит. Надо поговорить с тетей Рейч – она самая здравомыслящая из всех теток.

18 мая

Уик-энд с Лоренцо откладывается: сегодня вечером умерла леди Райдал. Нам позвонили посреди ужина: трубку взяла тетя Рейч, потом вернулась и сказала, что экономка хочет поговорить с миссис Казалет или миссис Касл; в итоге ушли обе. Когда они вернулись, тетя Дж. сказала, что это милосердное избавление. Не вижу тут ничего милосердного. Вот если бы ей не пришлось с самого начала пережить это ужасное время в больнице, тогда другое дело. В общем, они сказали, что предстоит куча дел: организовать похороны, дать объявление в «Таймс». Потом обе захотели позвонить Лоренцо и отменить приезд; в конце концов тетя Джессика победила (за этим явно что-то кроется – жаль, я так и не узнаю, в чем дело). Ее довольно долго не было. Вернувшись, она сказала, что Лоренцо передает привет и соболезнования. Завтра они едут в Танбридж Уэллс. Тетя Дж. позвонила дяде Реймонду, но не смогла его найти, а тетя Вилли попыталась дозвониться до дяди Эдварда, но тоже не нашла, а бабушка ужасно беспокоилась о дорогих междугородних звонках – по лицу видно, я сразу заметила. Ей было всего шестьдесят девять, но я бы дала все восемьдесят. Интересно, каково это – умирать? Ты сам понимаешь, что происходит, или все случается быстро, как лампочка перегорает? И насколько это волнительный процесс? Я думаю, зависит от того, во что ты веришь. У нас с Полли состоялся на эту тему долгий разговор: она считает, что мы можем родиться в следующей жизни – так верят индусы. А мисс Миллимент говорит, что все великие религии рассматривают вопрос жизни после смерти очень серьезно, хотя при этом расходятся во мнении. Только я ни во что не верю, и Полли тоже. Мы долго размышляли, кем бы мы хотели стать, и я подумала – было бы неплохо превратиться в любопытное привидение. По мнению Полли, с тобой обязательно случится то, во что ты веришь. Поскольку леди Райдал была убежденная христианка, в ее раю будут носить белые одежды и играть на арфе – мы обе так считаем. Ну и, конечно, она воссоединится с мужем. При жизни она была вечно несчастлива, значит, после смерти ей должно стать легче. Жаль, что меня там не было – я ни разу не видела мертвого человека, а мне нужен жизненный опыт. Может, мне разрешат поехать на похороны…