Трифонов задумался, затем приказал водителю проложить маршрут до монастыря. Асфальтовой дороги туда не было, пришлось потрястись. Зато внедорожник себя полностью оправдал.

Монастырь был стар и вырос из-за горизонта в закатных сумерках как старинная крепость. Силами общины и спонсоров он возрождался после почти полного разрушения, храмы еще были скрыты строительными лесами, но уже поднялась обновленная монастырская стена, мощная, как и положено оборонительному сооружению.

Только благодаря высокой проходимости немецкой машины Трифонов успешно одолел семьдесят километров по разбитой грунтовой дороге. Под стенами монастыря расстилались поля с остатками жнивья, частично уже распаханные, да еще свет фар выхватывал молчаливые остывающие силуэты сельхозтехники у дороги. Несмотря на лето и четыреста километров на северо-восток от Москвы, темнело быстро.

На монастырской стене не горел ни один фонарь. «Гелендваген» остановился перед тяжелыми окованными воротами. Трифонов приказал водителю:

— Жди меня. Один пойду.

Генерал остановился у ворот и несколько раз дернул ручку стального тросика, который вытягивался из железной трубы, уходящей в стену. В ответ, где-то далеко внутри обители, раздавался звон небольшого колокола. Трифонов ожидал, что откроется окошечко, через него спросят, кто пожаловал в такую пору, но ничего такого не произошло. Громыхнул засов, затем, скрипнув, немного откатилась одна створка ворот.

Трифонов протиснулся через щель и в густых сумерках увидел бородатого человека в подряснике. Не столько даже увидел, сколько угадал, ощутил его, по дыханию и запаху ладана. Монах навалился на воротину, задвинул засов.

— Доброй ночи. Вы не спросите, кто я? — удивился Трифонов, предположив, что у привратника может быть обет молчания.

— По благословению митрополита вас ждет игумен, — ответил мужчина.

Это мог быть монах или послушник, но Трифонов не мог разобрать ни возраста, ни сана в темноте.

— Отцу Гермогену звонили из епархии, — продолжил мужчина. — Мне велено встретить вас и проводить. Прошу, следуйте за мной.

Трифонов очень поверхностно разбирался в монастырском этикете, знал только то, что успел прочесть в Интернете по дороге, потому чувствовал себя не в своей тарелке. Он знал, что перед входом в обитель нужно перекреститься, как и входя в любую дверь, над которой укреплено распятие или образ, но забыл. Сейчас он лихорадочно припоминал, что нужно еще сделать, чтобы вести себя, как положено по монастырскому уставу, но все в голове перемешалось. Он наблюдал за провожатым и старался подражать ему, переживая нескладность своих действий.

Внутри обители возвышалось несколько ремонтируемых храмов. Несмотря на еще не убранные леса, над входами светились то ли лампады, то ли что-то электрическое, чуть освещая иконы, обозначающие, какому святому принадлежит храм.

Провожатый вывел Трифонова к небольшому двухэтажному дому с освещенными окнами, судя по оттенку света, в некоторых кельях горели свечи.

«Электричества тут нет, что ли? — немного раздраженно подумал Трифонов. — Двадцать первый век. Архаизм. Или такая упертость и нежелание принимать блага цивилизации?»

— Игумен примет вас в трапезной, — сообщил провожатый, отворяя дверь и пропуская гостя вперед.

Закончив выполнять возложенное на него поручение, мужчина покинул помещение, закрыв дверь за Трифоновым.

Будучи мастером психологической игры, генерал догадался, что прием в трапезной — это нежелание настоятеля ставить мирского человека в дурацкое положение. В трапезной все на равных. Тут нет начальника, настоятеля или главы прихода, хотя он, конечно, есть. Там игумен — просто радушный хозяин, а генерал ФСБ — угощаемый гость. Это все различие между ними, когда оба в трапезной.

Игумен встретил Трифонова стоя. Он был без облачения, как и все в монастыре после вечерней трапезы, и без креста. Увидев склонившегося под низкой притолокой трапезной генерала, который неуверенно перекрестился, игумен приблизился и провел гостя к столу. Трифонов понял, опять игумен обошел этикет. Не ждал он сложенных под благословение рук, обращения смиренного прихожанина.

Наместник монастыря, игумен Гермоген, судя по его досье, с которым ознакомился Трифонов перед выездом из Костромы, человек не старый. Ничего компрометирующего генерал не обнаружил. Пять лет назад отцу Гермогену было дано послушание: восстановить монастырь. Восстановил и продолжает восстанавливать. Сейчас монастырь кормит себя, десятка два бомжей и прочих пришлых неприкаянных, лечит алкоголиков и наркоманов трудотерапией.

Трифонов мучительно пытался сообразить, как лучше обращаться: по-мирскому или по-церковному? Попытаться доминировать, махнуть корочками перед глазами, требовать, а не просить? Это значит сразу погубить свою миссию. Не хотелось давить, но времени было мало. Или использовать протекцию? Мол, благословили в патриархии, сообщили в епархию, вас должны были предупредить и вы обязаны помогать? Выбор нелегкий. Игумен не стал ждать, какое решение примет генерал, и первым обратился:

— Доброй ночи, господин генерал. Не стану вас задерживать. Мне передали вашу просьбу и объяснили ее заботой о благе государства. Я не вижу препятствий для ее удовлетворения.

— То есть, если я правильно вас понял, я могу увидеть и поговорить с Василием Федотовичем Лемехом? — обрадовался столь быстрому решению проблемы Трифонов.

«Хорошо, что без конфликтов, — подумал он. — В монастыре старичок мог попытаться спрятаться и скрыть свои секреты. А тут вон как. Хотите? Пожалуйста! Выходит, Лемех уже заготовил достоверную легенду, которую сейчас мне и выложит. Но мне бы правду узнать. А не ту сказку, что приготовил беглый профессор!»

Игумен, видимо, подбирал слова. Трифонов ждал.

— Если формально, то да. Но раба Божия Лемеха больше нет. Есть инок Лука. Василий Федотович принял это имя при постриге. Он ушел из мира.

— Как я должен понимать это? — удивился Трифонов. — Он жив?

— Биологически да, а духовно и юридически Василия Лемеха больше нет. Он уничтожил все документы, которые хоть как-то могли его идентифицировать. И не желает покидать обитель.

— Я могу с ним поговорить или нет? — едва не разозлился генерал, но осадил себя. — У меня не так много времени. Василий Федотович, то есть Лука, является хранителем важной информации государственного значения. Я должен его допросить.

— Можете. И обязательно поговорите. Инок сам пожелал этой беседы. Есть только одно условие, но оно непременное. Говорить вы будете в храме.

— Где? — удивился Трифонов.

Он думал, что сейчас пара дюжих монахов-спецназовцев под белы ручки приведут или принесут Лемеха и он тут вот, за длинным массивным столом трапезной, наконец все выложит. Но в храме?

— Зачем в храме? — не удержался Трифонов от вопроса.

— Это единственное и непреложное условие инока Луки. — Игумен был тверд.