Она опять повернула раму, пропустила еще одну уточную нить и, встав из-за мотального станка, принялась мерить шагами комнату. Она лепила, творила свою судьбу, думала Мириэл, и в итоге превратила свою жизнь в сущий ад. Теперь она такая же пленница, какой была в монастыре, только здесь намного опаснее. Мириэл подперла ладонями с боков свой громадный живот, со страхом недоумевая, как нечто столь огромное протиснется в ее узкую щель между ног. Она спрашивала об этом повитуху, и та с насмешливой снисходительностью умудренной опытом женщины объяснила, что живот у нее раздулся не только за счет плода. Много места в нем занимают жидкость и послед. Слова повитухи несколько успокоили Мириэл, но не развеяли полностью ее страхов. Ее по-прежнему не покидала уверенность, что повитуха, должно быть, ошибается.

Комната была слишком тесна для ее мятущегося духа, и она вышла из дома. Элфвен надзирала за стиркой постельного белья, и во дворе еще дымился большой деревянный чан. На веревке сушились простыни, наволочки и еще – длинные отрезы полотна, из которых нарежут пеленки для ребенка и подкладки для будущей матери.

Мириэл посмотрела на белье и отвела взор. Куда бы она ни повернулась, повсюду встречала напоминания о том, как быстро истекает ее время. Домочадцы и знакомые надоедали ей советами и предположениями. Элфвен все дни напролет, напевая, занималась приготовлениями к знаменательному событию, которого она ждала с нескрываемым удовольствием. К Мириэл часто наведывались соседки. Они приносили подарки и делились с ней собственным опытом. Она предпочла бы не слушать женщин, но зачарованно внимала каждому их слову, словно ребенок, плененный страшной сказкой. Когда она ходила к обедне, священник предупредил ее, что из-за грехопадения Евы ей суждено рожать в муках и она должна готовить себя к страданиям. Мириэл и сама знала, что ей не следует рассчитывать на милосердие Господа, ибо ее грех – супружеская неверность– был гораздо более тяжкий, чем прегрешение Евы.

Роберта ее измененное беременностью тело повергало в сладострастное исступление. Словно привороженный, он мог часами ласкать и гладить ее, так что порой Мириэл уже готова была сбросить с себя его руки. В его знаках внимания было нечто извращенное. Он упивался ее налившимися грудями, и ничто ему так не нравилось, как ласкать ее набухшие округлости с проступающей под кожей паутинкой голубых вен или удовлетворять свою похоть между ними, – ведь из-за ее огромного живота обычное совокупление стало невозможным. Мириэл была рада, когда он уезжал из дома по делам.

Потирая спину, она направилась под зеленую сень сада. Влажная трава вымочила подол ее шерстяного платья, придав дорогому синему оттенку еще большую сочность. Ветви яблонь прятались в облаке душистых розовато-белых цветков. Под деревьями паслись три прожорливые козы.

Эта идиллическая картина вселяла покой и умиротворение, но Мириэл тщетно старалась проникнуться ее красотой. Ее мысли неслись от травянистого моря в безбрежный серый океан. Где теперь Николас? Вспоминает ли он ее или все его помыслы отданы жене и скорому рождению другого его ребенка? Мириэл глянула на свой живот. Он ведь даже не знает, что она зачала от него. С того дня в Бостоне они прекратили всякие сношения. В глубине души она ждала, что он разыщет ее, и в этой смутной надежде теплилась мечта, что он придет, перекинет ее через плечо и увезет с собой, и тогда она освободится от всякой ответственности за содеянное и в то же время обретет счастье.

Мириэл поморщилась. Нечестивое, эгоистичное желание. К тому же невыполнимое. Зачем ему искать встречи с ней, когда у него есть жена, рыжеволосая красавица, в совершенстве владеющая искусством любви и тоже вынашивающая его ребенка? Недовольная собой, Мириэл бросилась прочь из сада. Ей нигде не было покоя, ибо, куда бы она ни пошла, беспокойные мысли неотступно преследовали ее.

Едва она достигала двора, боль в пояснице усилилась, обволакивая чресла. Она остановилась, чтобы привыкнуть к новому ощущению, и увидела шагающего к ней Роберта. Его лицо дышало самодовольством. Он встречался в городе с торговцами шерстью и по этому случаю вырядился, как барон. Его тунику из лучшего линкольнского сукна опоясывал новый красивый ремень, подчеркивавший его завидное брюшко – символ богатства и благополучия. Недобрые языки не преминули бы съязвить, что не видят разницы между ним и его женой и затрудняются сказать, кто из них носит ребенка.

Роберт приветствовал жену поцелуем и вручил ей подарок – женский пояс, такой же, как и его собственный ремень.

– Будешь носить, когда похудеешь, – сказал он, похлопав ее по животу. – Томас Торнгейт сделал по моему заказу.

Мириэл натянуто улыбнулась и поблагодарила мужа. Вещь и впрямь была красивая, хотя она предпочла бы менее вычурное тиснение.

– У моей жены все должно быть самое лучшее. – Роберт взял Мириэл под руку и повел ее к дому. Он шел пружинящей походкой, энергия и самодовольство били из него ключом. Мириэл завидовала здоровью и жизнерадостности мужа. Ее внутреннее состояние соответствовало внешнему: душа и тело, казалось, были налиты свинцом.

Роберт усадил жену на лавку и приказал Сэмюэлю принести бутыль вина, потом, сев подле нее, поведал незначительные подробности своей встречи с торговцами, сказал, сколько стоит на рынке рыба, обсудил погоду. Ноющая боль в пояснице обострилась, к угнетенности прибавился страх. Зная повадки Роберта, она догадалась, что он готовится сообщить ей нечто важное и специально выжидает, разжигая в ней напряженный интерес. Эта его привычка всегда ее раздражала, но сейчас к раздражению примешивалось дурное предчувствие, ибо глаза Роберта светились недоброй радостью.

Он взял чашу с вином и сделал большой глоток. На кончиках усов повисли дрожащие красные капли.

– Помнишь, ты просила меня никогда больше не заводить разговор о Николасе де Кане, и я пообещал, что не буду упоминать о нем?

Вот ради чего разыгрывался весь спектакль, подумала Мириэл. Как же она сразу не сообразила?

– Да, помню, – ответила она, – но подозреваю, ты намерен нарушить данное слово.

Роберт опять глотнул вина и обнажил зубы:

– Уверяю тебя, дорогая, мне нравится говорить об этом человеке не больше, чем тебе. Его присутствие и без того ощущается в этом доме. – Он глянул на ее живот и поднял глаза к ее лицу. – Но я скажу еще один только раз и забуду о нем навсегда. Клянусь.

Дурное предчувствие переросло в ужас. Ей нестерпимо хотелось заткнуть уши и не слушать мужа; она знала, что ничего хорошего он ей не сообщит.

– Он погиб, – с удовлетворением в голосе объявил Роберт. – Его корабль загорелся в проливе между Барфлером и Дувром, и он утонул. Вся команда тоже пошла на дно. Мне сказал это Джеффри Пэкмен, он недавно из Бостона. Мартин Вудкок все еще в море, но, полагаю, скоро трагическая весть дойдет и до него.

– Не верю. – Она все же заткнула уши, но с опозданием. Слова уже были произнесены, вред нанесен.

– Но это правда. Я не стал бы говорить об этом, не будучи уверенным наверняка.