Мэр терпеливо сносил критику художественного стиля Церетели. Писатель Александр Солженицын возмущался тем, что “Москву безрассудно уродуют”, и называл работы Церетели “огромными третьесортными монументами”. Одно из мрачных и громоздких произведений Церетели, скульптура, посвященная жертвам геноцида и получившая название “Трагедия народов”, представляла собой очередь из изможденных обнаженных фигур, падающих на груду надгробий. Первоначально она была установлена у входа на Поклонную гору. После жалоб на то, что она производит слишком гнетущее впечатление, ее с помощью подъемных кранов перенесли за здание музея.

Наибольшее возмущение вызвала созданная Церетели пятидесятиметровая статуя Петра Великого стоимостью пятнадцать миллионов долларов, установленная в 1997 году на берегу Москвы-реки недалеко от храма Христа Спасителя. Сама идея скульптуры абсурдна. Петр Великий, создав русский флот, перенес столицу России в Санкт-Петербург, — кроме всего прочего и для того, чтобы избежать козней московской аристократии. Но протесты были вызваны прежде всего самой статуей, представляющей собой неуклюжую фигуру царя, стоящего на палубе галеона и держащего в руке золотую карту в окружении трепещущих на ветру металлических флажков. Критики говорили о нарушении пропорций, что делало скульптуру похожей на гигантского оловянного солдатика. Несмотря на протесты, Лужков поддержал Церетели, и памятник остался на своем месте. Турист, совершающий прогулку на речном трамвайчике по Москве-реке, имеет возможность за короткий промежуток времени увидеть парк Горького и модель не совершающего более полетов советского космического шаттла, Петра Великого работы Церетели и храм Христа Спасителя. Временами Москва производит впечатление очень странного постсоветского Диснейленда.

Но правда и то, что Церетели сыграл важную роль в кропотливой и сложной работе по воссозданию оригинальных фресок внутри храма. Он осуществлял руководство работой 360 художников, напряженно трудившихся в течение восьми месяцев. Часто на строительных лесах находилось до 200 художников одновременно, использовавших компьютерную обработку старых фотографий, чтобы придать зрительный объем росписи{286}.

Из всех зданий, парков и памятников храм стал самым знаменитым вкладом Лужкова в облик города. Огородников так рассказывал об истории храма: царь Александр I благословил его, еще трем российским императорам потребовалось сорок четыре года, чтобы завершить строительство. “А Лужков построил его за пять лет, — добавил он. — Это было важно для его карьеры. Он строил памятник себе самому”.

Я помню свои первые впечатления от Москвы, полученные зимой 1990 года: темный, загадочный город спал под покровом серого тумана. Скучные многоэтажные жилые дома ночью казались зловещими башнями. Угрожающе темнели провалы их зловонных подъездов. Грязные витрины магазинов украшали выцветшие картонные изображения продуктов, которых не было в продаже. Однажды Москву назвали “дисфункциональной дистопией (противоположностью утопии), которой каким-то образом едва удается функционировать”{287}. Но Москва, которую я узнал при Лужкове, искрилась светом и дерзкой, хотя и несколько показной, энергией. Она стала городом крайностей, щедрых и эффектных жестов, неправедно приобретенного и вульгарно растраченного богатства, городом казино, дискотек, ресторанов, электроники, гастрономов, мобильных телефонов, рекламных щитов, бутиков и зарождавшегося среднего класса. Повышение спроса на недвижимость привело к тому, что стоимость аренды лучших офисов превысила стоимость аренды помещений в самых престижных зданиях Нью-Йорка и Токио. В середине 1990-х открылось более 150 казино, почти половина из них без соответствующего разрешения. В казино “Черри” на Новом Арбате мой коллега по “Вашингтон пост” Ли Хок-стадер видел, как сотни россиян толпились субботними и воскресными вечерами у столов для игры в “блэк джек” и у рулеток, практически игнорируя игровые автоматы. Менеджер тут же объяснил, в чем дело: “Перед игровыми автоматами нельзя порисоваться. Эти люди приходят не только для того, чтобы играть. Они приходят, чтобы похвастать своими деньгами, показать, какие они богатые. Игровым автоматам все равно, лежит в твоем кармане толстая пачка стодолларовых купюр или нет”{288}.

Богатый молодой москвич потратил сотни тысяч долларов на то, чтобы поместить на рекламных щитах, расставленных по всему городу, огромные фотографии своей красавицы жены с надписью: “Я тебя люблю”. В течение нескольких недель щиты оставались загадкой. Никто не мог понять, кто развесил их и почему. Когда все прояснилось, многие сочли это замечательным и благородным поступком, а вовсе не хвастовством{289}.

Хокстадер вспоминал, как в 1995 году Лужков и восемьдесят его близких соратников посетили модный ресторан “Максим” через несколько недель после его открытия. “Вышколенные официанты, светильники “Тиффани”, картины в стиле бель-эпок, тихая музыка, прекрасные вина, изысканные блюда и счет более чем на 20 тысяч долларов, — писал он. — Вечеринка мэра оплачивалась наличными. В долларах, разумеется”.

Роскошь и богатство, появившиеся в годы бума, контрастировали с нищетой, по-прежнему остававшейся обычным явлением в городе Лужкова. Лишь тонкая прослойка элиты и нуворишей могла позволить себе элегантные платья для коктейлей, драгоценности и меха, выставленные в витринах московских бутиков.

Контрасты между недавно обретенным богатством и вопиющей нищетой часто задевали за живое. Когда в октябре 1996 года Ельцина готовили к операции на сердце, я решил выяснить, на что мог бы рассчитывать обычный россиянин, нуждавшийся в такой же операции. Во дворе Института сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева я встретил Нину Демину, в одиночестве вытиравшую слезы грязным носовым платком. “Деньги, за все деньги, — тихо причитала она. — Все, что от них слышишь, — деньги!” Ее муж, пятидесятивосьмилетний Виктор Демин, лежал в больничной палате. Требовалась операция на сердце. Хотя теоретически ее делали бесплатно, Демина, приехавшая из провинциального городка, должна была платить за лекарства и уход, но и при этом ей, возможно, пришлось бы ждать годы, прежде чем ее мужа прооперировали бы. Формула простая: нет денег — нет операции. Те, кто мог платить за персональный уход, получали его. Те, у кого не было денег, были вынуждены надеяться на дряхлеющую городскую систему здравоохранения Москвы и ждать до бесконечности. В то время как деньги щедро расходовались на храм и торговый центр на Манежной площади, количество больничных коек в Москве в 1990-е годы не увеличивалось. Существовало две системы здравоохранения: одна для имущих, другая для неимущих. Самые обездоленные жители города, бездомные, получали от Лужкова одни пинки. Милиция устраивала облавы на железнодорожных вокзалах и рынках, сажала их в поезда и насильно вывозила в деревни или временные лагеря, расположенные далеко за чертой города. Не очень уютно чувствовали себя в городе Лужкова люди с темной кожей. Людей со смуглыми лицами, которых можно было принять за уроженцев Северного Кавказа, и особенно чеченцев, после начала чеченской войны часто бесцеремонно задерживали на улицах города.