Лужков считал Москву крепостью и годами боролся за то, чтобы держать ее ворота закрытыми для чужаков. Бросая вызов судам, он сохранял для всех проживающих в городе так называемую прописку — пережиток советских времен. В советскую эпоху коммунистическая партия диктовала людям, где им работать и жить. В новой российской Конституции 1993 года делалась попытка покончить с этим наследием. Там говорилось, что все россияне имеют право “свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства”. Но Конституция оставалась на бумаге, в реальной жизни Лужков был сильнее. Старые советские порядки сохранялись. Лужков боялся, что волна переселенцев станет непосильным бременем для города и истощит его ресурсы. Прописка оставалась, хотя ее стали называть регистрацией. В середине 1990-х за ее получение приходилось платить около 7000 долларов, что делало ее совершенно недоступной для большинства людей, живущих в провинции.

Длительную борьбу с пропиской вела журналистка Вероника Куцыл-ло, которая выросла в Казахстане, но хотела жить в Москве. Как студентка Московского государственного университета она имела временную прописку, но после получения диплома и устройства на работу в газету “Коммерсантъ-Daily” ей требовалась уже другая прописка, позволяющая постоянно жить в столице и купить квартиру. В московской милиции ей сказали, что оформят ей прописку, если она заплатит “взнос” за городские услуги, равный пятистам минимальным размерам оплаты труда, или примерно 2000 долларов. “Я считаю, что это было совершенно необоснованно, — сказала мне Куцылло. — Они не могли объяснить, за что берут деньги. Они пытались объяснить, что деньги взимаются за пользование метро, дорогами, кинотеатрами и т.д. Но любой человек, приезжая сюда, платит за проезд в метро, платит за все”. Куцылло хотела получить прописку, чтобы не быть гражданином второго сорта; она хотела иметь законные права. “Что значит не иметь прописку? — спросила она. — Без нее человек не может получить права на вождение автомобиля, не может зарегистрировать автомобиль на свое имя, не может пойти в поликлинику и столкнется с огромными проблемами, если ему придется вызвать “скорую помощь”. Я не могла выйти замуж. Если у вас есть дети, вы не можете отдать их в школу, в детский сад, не можете получить паспорт для поездки за границу”. Куцылло прочитала все федеральные законы о прописке, из которых было ясно, что ограничения на свободу передвижения могут быть связаны только с войной или стихийным бедствием. Ни того ни другого в Москве не было. Куцылло обратилась в Конституционный суд РФ, чтобы лично изложить свою позицию, и 4 апреля 1996 года суд вынес решение в ее пользу. Суд постановил, что хотя требование о регистрации было допустимым, оно не могло быть “основанием для ограничения прав или свобод человека”. Суд постановил, что каждый гражданин “имеет право на свободу передвижения, право выбрать место жительства” и что требование Москвы об уплате взноса за проживание “противоречит праву граждан свободно выбрать место жительства”. Правительство города отреагировало быстро. Пресс-центр мэра выступил с заявлением, предупредившим, что средства массовой информации не должны изображать Москву как “город без границ” или сообщать, что люди могут свободно приезжать в город для постоянного проживания. В заявлении говорилось, что “бесконечный поток людей, выбирающих Москву в качестве постоянного места жительства, может привести к ее гибели, как и к гибели любого другого крупного города”. Официально Лужков отменил прописку. Но мэр решил прибегнуть к другим средствам — взымать плату чуть менее высокую, чем раньше, с каждого, кто приобрел квартиру в городе. Как сказал в то время один из высокопоставленных муниципальных чиновников, “решение Конституционного суда носит для Москвы обязательный характер, но жизнь города будет определяться его собственными правилами”. Куцылло выиграла раунд, но бой на этом не закончился. По прошествии двух лет, 2 февраля 1998 года, Конституционный суд снова подтвердил принцип, вытекавший из дела Куцылло, что город может регистрировать граждан, только чтобы “удостоверить акт свободного волеизъявления гражданина” жить в нем. Город не может “давать разрешение” или ограничивать выбор места жительства и диктовать, как долго человек может жить в том или ином месте, решил суд. Неповиновение Лужкова явно раздражало судей. Один из них, Владимир Ярославцев, заявил газете “Коммерсантъ-Daily”, в которой работала Куцылло и которая вела кампанию против прописки: “Мы хотели бы предупредить Лужкова и других региональных руководителей: никаких закрытых городов не будет!” В конечном счете была введена плата в размере тысячи долларов или больше за передачу недвижимого имущества, и таким образом стоимость получения места жительства была включена в цену покупки квартиры. Хотя Куцылло победила в принципе, высокая стена вокруг Москвы осталась[28].

Несмотря на пропасть, существовавшую между богатыми и бедными в постсоветской Москве, Лужков не был мэром только для богатых.

Он проявлял внимание к нуждам пенсионеров, среднего класса и бедных, пользовался среди них популярностью. Он был гораздо более открытым, чем любой другой политик того времени, совершал заплывы в холодной воде Москвы-реки, демонстрируя отменное здоровье, или пел песни на сцене местного театра.

Лужков пытался снять напряженность, вызванную безработицей и унижением, которое испытали многие после исчезновения реалий советской системы. Он стал защитником армии грязных и потных торговцев, возивших на себе в Россию товары из-за границы или курсировавших между Москвой и провинцией. В середине 1990-х их было более миллиона человек. Они перевозили чемоданы, большие спортивные сумки, коробки и ящики с товарами, проводя бесконечные часы в самолетах, автобусах, поездах и машинах, в тяжелых, изматывающих условиях, часто сталкиваясь с вымогательством со стороны милиции, лишь для того, чтобы получить небольшую прибыль. Лужков предоставил “челнокам” место для торговли на территории московского стадиона в Лужниках. Рядом со спортивной ареной, под сенью памятника Ленину, он организовал на десятках гектаров рынок, соперничавший со среднеазиатскими базарами. Каждый день тысячи людей приходили, чтобы купить или продать что-то. Многие приезжали на рассвете после ночной поездки на автобусе, а вечером снова уезжали, увозя с собой товары для продажи на улицах своего далекого города. “Челноками” часто становились учителя, медсестры и военные, чтобы заработать и хоть как-то свести концы с концами. Когда автобусы покидали территорию Лужников, после них оставались горы картонных коробок от обуви и видеомагнитофонов. Торговцы распаковывали их, чтобы как можно больше увезти в своем автобусе. Рынок представлял собой хаотично движущуюся толпу желающих совершить выгодную покупку. Люди глазели на кожаные куртки, жадно поглощая продававшиеся тут же сосиски с картошкой. Товары — импортные куртки, ковры, часы, обувь, краска для волос, свитеры, кассеты и многое другое — размещались на шатких металлических конструкциях, поднимавшихся к кронам деревьев. “Такая торговля, — заявлял Лужков, — дала возможность выжить миллионам россиян”. Но рынки стали пристанищем и для преступных группировок, вымогавших деньги у торговцев.