Он развернулся и исчез среди парусов. Выпавший из-под его камзола клочок бумаги полетел вслед за ним, покружился по палубе и приткнулся к левому борту. Может быть, что-то нужное? Тайра подобрала сложенный пополам листок, он сам развернулся в ее руке. Короткие рифмованные строчки. Из Тобиаса тоже вечно сыпались обрывки бумаги с недоконченными строфами, иногда это мог быть и безнадежно испорченный чернилами носовой платок. Чужое письмо она не стала бы читать, но стихи – это же для всех?

Я оборву узду, и ты убежишь в леса

Легкой вольною ланью.

Так улетает птица в светлые небеса:

Ввысь – с распахнутой длани.

Так уплывает рыба, вырвавшись из сетей:

Дротик, пущенный в воду.

Все, чем владею ныне, я подарю тебе –

Свежий ветер свободы.

Тайре стало неловко – словно и впрямь чужое письмо прочитала. Что теперь делать, вернуть Брейду? Он сразу поймет, что она заглянула в текст. Показать маме, это же ей предназначалось? Захочет – сам покажет, но Тайра точно знала, что не захочет. Что-то недоброе было в этих стихах. Кажется, мама напрасно вздрагивала всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо их каюты. Ветер свободы он ей подарит…

Тайра выпустила листочек из рук, пусть сам выбирает себе дорогу. Он полетел вдоль борта, в сторону берега. Назад, в Гилатиан.

Накануне Дня Провозвестия собор Единого Всемогущего был полон лихорадочной суеты. Все, до чего дотягивались высокие лестницы, спешно отмывалось, начищалось и наряжалось. Храмовые служки, временно нанятые работники, пришедшие помогать по обету горожане – все они, вооружившись тряпками и щетками, ползали по стенам и полам огромного здания, подобно армии трудолюбивых муравьев. У входа сидели женщины и без устали плели венки и гирлянды, но четыре воза цветов оказалось недостаточно для украшения храма, и гонец поскакал заказывать еще два.

У каждого было свое дело, и никто не обращал внимание на мальчишку, сгорбившегося возле ажурной решетки, отделявшей пространство, предназначенное для знати. Пришел бедолага выпрашивать для себя лучшей участи – ну и ладно.

Эрвин смотрел будущее. Яркие, как свежее воспоминание, картины вставали перед его глазами. Проще было бы сделать шаг во времени и посмотреть на месте, но эльф сильно подозревал, что ему придется участвовать в завтрашних событиях, а встречаться с самим собой запрещено – это создает опасные и непредсказуемые завихрения.

…служба еще не началась, и беспокойное гудение голосов волнами перекатывалось по храму. Люди были встревожены, опечалены, возбуждены. Разместившаяся перед святилищем знать блистала золотом и драгоценностями парадных, по случаю праздника, одеяний, но лица мужчин были хмурыми, а в глазах у некоторых женщин стояли слезы. Вырвавшиеся из огненной ловушки под Дафносом, потрепанные в бою корабли по одному приходили в Гилатиан, принося с собою страшные вести. Многие были в трауре, других все еще терзала безысходная надежда, более мучительная, чем честное горе утраты. «он бросился в море, совсем недалеко от берега… кажется, его видели в порту… списки пленных еще не составили»

Над потерявшими близких и над семьями, счастливо избежавшими утраты, витала общая, более серьезная тревога: император не вернулся в Гилатиан. Вчера канцлер объявил, что голуби принесли послание: Янгис жив и появится в столице в ближайшее время, но ему мало кто верил. Все знали, что императрица с наследниками бесследно исчезла несколько недель назад, с этим связывали отравление графа Виндома – у него были причины избавиться от Лаэрты. Так кому же достанется трон? Следующими в списке престолонаследников шли герцог Атерли и Дилейн, герцог Феруата. Первый тоже пропал неизвестно куда, второй вел с Ракайей войну. Командующий войсками маркиз Рейвис мог бы с легкостью захватить власть, но он находился на одном корабле с императором. Мужчины разбивались на кучки, из которых уже к вечеру сформируются непримиримые партии: лорда-канцлера, лорда-сенешаля, леди Тамианы.

По ту сторону ажурной решетки настроение было другим. Некоторые из простонародья тоже потеряли сыновей и мужей при Дафносе, но они совершенно растворялись в толпе, жаждущей чуда. Неведомо откуда возникла всеобщая уверенность, что оно будет явлено в День Провозвестия, и глаза простого люда светились нетерпеливым возбуждением. Между ними, как скалы в бушующем море, выделялись суровые и решительные лица сторонников Яника. Каждый из них прятал оружие под потрепанным плащом: на этот день они наметили восстание, сегодня будет великий бой, и неправедная власть падет. Оставалось договориться – стоит ли вначале перебить собравшуюся в храме знать, или сразу идти на штурм замка.

Время шло, а жрецы все не спешили начать богослужение. По распоряжению Совершенного сегодня должна быть принесена Жертва Крови, о которой так много говорилось в последнее время, но в храме отсутствовала вся верхушка Старцев. Сам Совершенный и Четвертый внезапно сказались больными, куда исчезли Второй и Третий, не было известно никому.

Наконец, зазвучало негромкое пение, и в святилище потянулась вереница жрецов. Они выстроились пестрым полукругом, их белые, голубые и алые одежды были похожи на гирлянду цветов. Пятый, старший по рангу из присутствующих на богослужение Чистейших, встал позади жертвенника и воздел руки.

После краткой молитвы Пятый раскрыл Книгу Милосердия и нараспев прочитал отрывок, посвященный этому дню. В нем рассказывалось, как Пророк с тремя своими учениками сошел с корабля в городе Омейне, купил на базаре осла, исцелил отрока, попавшего под колеса повозки, и произнес свою первую проповедь, положившую начало его учению. Эрвин немного удивился – получалось, что пророк исцелил парня, и, не теряя времени, пока все стоят и удивляются чуду, полез на телегу и начал излагать свое понимание этого мира. На Велетия это было совсем непохоже. Эльф решил на секунду отвлечься и быстренько глянуть, как все было на самом деле.

… учеников было двое, третьего он нашел на том самом базаре. Отроку, которого переехало колесо тяжелого воза с овощами, было лет тридцать, а выглядел он на все пятьдесят – нищий замухрышка с целой кучей болезней, включая тщательно скрываемое начало проказы. Он валялся посреди дороги, пускал кровавые пузыри и орал от боли. Велетий посидел над умирающим, накладывая руки то туда, то сюда, потом помог ему встать.

Чужеземный колдун, исцеливший никчемного нищего, вызвал раздражение у многих свидетелей чуда.

– Да на кой его исцелять-то было, самый пустой человек, только отвернешься – глядь, а он лепешку стащил и уже жует!

– Правильно его, ворюгу, придавило, поделом ему.

Громче всех разорялся красномордый гончар со вздувшимися венами на лбу, и Велетий обратился к нему на довольно чистом ликейском:

– А скажи, друг, у тебя сейчас ничего не болит?

– Ничего у меня… Ну, голова, и чего?

– Так она ведь поделом болит, сам знаешь – два кувшина плохого вина для тебя многовато. Вот и решай – исцелить твою голову, или пускай она дальше болит, по справедливости?