БЕЗЛИКИЕ ЛЕВЫЕ

В 1996 г. главным оппонентом Кремля на президентских выборах была Коммунистическая партия. Она же с 1995 г. преобладала в Думе. Но ельцинская конституция 1993 г. фактически не давала возможности оппозиции парламентским путем прийти к власти. Бессильная Дума могла стать политической трибуной, но не инструментом политической и социальной реформы.

Интегрировавшись в думские структуры, приняв правила игры, парламентская оппозиция все более коррумпировалась — ив политическом, и в моральном, и даже в прямом, уголовном смысле. Она утрачивала решимость к борьбе, связь со своими сторонниками на местах. Аппаратная грызня привела к выдвижению на первый план людей бесцветных, но лояльных по отношению к руководству. Если в 1995 г. еще можно было провести четкое различие между консервативно-почвенническими настроениями Зюганова и партийной программой, то к концу 1999 г. лидеру и его ближайшему окружению удалось почти полностью изжить остатки коммунистической идеологии в политике и даже риторике партии. Социалистические идеалы сменил «державный патриотизм», на самом деле — обычная идеология провинциального консерватизма. С такими идеями партия была бессильна предложить стране программу модернизации, она не могла привлечь на свою сторону молодое поколение, просто образованных людей, жителей крупных городов. В рабочих районах «красного пояса» популярность КПРФ стремительно падала. И дело было не в том, что массы недостаточно патриотичны, а в том, что любовь к родине несовместима с бездарным почвенническим консерватизмом.

Команда Зюганова с примерным постоянством проигрывала власти в любом конфликте. Но это отнюдь не отражалось на положении вождя партии. Единственное, в чем он и его приближенные преуспели, — это в подавлении внутренней оппозиции. После августовского финансового краха общественное мнение в России явно «полевело». Но за четыре года работы в Думе руководство компартии себя дискредитировало, а лидеры двух других «левых» фракций (аграрии и группа «Народовластие»), полностью подконтрольные КПРФ, вообще потеряли собственное политическое лицо. Если в 1995 г. голосование за коммунистов было единственным способом выразить недовольство системой, то в 1999 г. Компартия сама воспринимается как часть системы, причем далеко не лучшая. Предав в мае левоцентристское правительство Примакова, руководство КПРФ еще больше подорвало доверие к себе избирателей. В течение лета и начала осени 1999 г. популярность отставленного Примакова продолжала расти, а популярность КПРФ падала. Коммунисты в Думе даже не решились полностью отвергнуть пакет мер, предложенных властью по согласованию с МВФ. Вместо решительного «нет» прозвучало нечто невнятное: все, что полезно для страны, примем, а вредное отвергнем.

В коммунистическом движении четко обозначился разрыв поколений. Руководство партии могло доверять лишь лояльным пенсионерам, не задававшим лишних вопросов и не выдвигающих лишних инициатив. «У партии на уровне первичных организаций сейчас два основных метода работы: собрания и митинги, — констатировал один из функционеров КПРФ. — Однако партсобрания надоели даже самому пожилому партактиву, а тех, кто помоложе, туда и на канате не затащишь. С митингами еще хуже — зачастую партийца надо доставлять к месту борьбы на носилках и потом отпаивать валидолом»[241].

В молодежные секции партии решено было принимать всех, кто был моложе пятидесяти лет. Весной 1997 г. такая политика привела к открытому бунту Российского коммунистического союза молодежи (РКСМ). «Партийные начальники хотят иметь свою молодежь, но такую, которая совершенно похожа на них, — возмущался секретарь РКСМ Игорь Маляров. — С одной стороны, мы видим молодых людей, сформировавшихся в постсоветскую эпоху (и именно поэтому они стали левыми), а с другой стороны, мы видим партийных функционеров, которые смотрят на компьютер как на страшное чудовище и для которых кока-кола остается символом буржуазного вырождения. Разве они могут найти общий язык?»[242]

Резкое неодобрение комсомольцев вызвала и националистическая политика Зюганова. Как отмечали представители РКСМ, пенсионеры могут быть антисемитами и коммунистами одновременно, но если молодой человек проникается националистическими идеями, он идет не к коммунистам, а к фашистам. Резкое неприятие вызвал и лозунг «консолидации элит». Накануне IV съезда КПРФ руководство комсомола опубликовало в газете «Правда-5» открытое письмо к партийному руководству, под заголовком «Закончилось время “приводных ремней”». «В преддверии съезда, — говорилось в письме, — партия стоит перед выбором: поддержать реально существующий комсомол или продолжать изображать молодежь в партийных секциях, молодежных комиссиях, никого не представляющих оргкомитетах; иметь реального союзника и молодежный резерв или утешать себя фикциями? Выбор за делегатами»[243]. Делегатам, однако, выбора не предоставили. Малярову, как и другим оппозиционерам, даже не дали выступить на съезде. Результатом обструкции со стороны партийного руководства стал открытый разрыв между КПРФ и РКСМ.

Впрочем, взбунтовавшийся комсомол не стал и не мог стать массовой альтернативой зюгановской партии. Противостояние КПРФ и РКСМ являлось скорее симптомом кризиса зюгановской политики, нежели способом разрешить этот кризис. Молодое поколение левых активистов, сформированное опытом 1990-х гг., не находило себе места в зюгановской партии и не имело собственного политического движения.

В течение 1990-х гг. число людей, воздерживающихся от голосования или голосующих против всех, постоянно возрастало. Теоретически кризис КПРФ в сочетании с полевением общества давал шанс на возрождение в России демократических левых. На самом деле, однако, все обстояло гораздо сложнее. Партии и движения демократических левых, весьма активные в период 1991—1993 гг., пришли в упадок или развалились, не выдержав совместного давления ельцинской власти и зюгановской КПРФ. Партия труда распалась. Социалистическая партия трудящихся резко сократила свою численность и влияние и медленно умирала[244]. В мире неолиберального капитализма левые оказываются обречены на радикализм, если, разумеется, они серьезно хотят играть роль в политической жизни. Однако «верхи» оппозиционных организаций эволюционировали в противоположном направлении. Хотя именно консерватизм и оппортунизм подорвали позиции КПРФ, соперничающие группы пытались занять позицию еще правее. Свободного пространства там не было, и ряды политических самоубийц множились.