– Что ты такое говоришь? Да ты лучший на свете мужчина!

Слейд покачал головой:

– Пойми, я вовсе не пытаюсь оправдаться. Не стоит меня защищать. Я пытаюсь оставаться честным с тобой и с собой. Я уже некоторое время взвешиваю все «за» и «против». Мне кажется, ты приняла верное решение. Тебе нужно уехать.

– Ты, правда, так думаешь? – с отчаянием прошептала Ханна.

– Да. Я вспоминаю все, что между нами произошло, и понимаю, что далек от совершенства. Я вел себя грубо, издевался над тобой. Да и теперь единственное, чего мне хочется, – запереть тебя в доме и никуда не отпускать ни на шаг. Любовь к тебе ничуть меня не изменила. – Слейд прикрыл глаза. – Знаешь, чего я добивался с самого начала? Я хотел воспользоваться тобой, чтобы успокоить свое больное самолюбие. Самоуверенный глупец!

– Нет! Не говори так о себе!

– Я хотел жениться на тебе, соблазнить тебя, влюбить тебя в себя, а потом просто позабыть о тебе, чтобы заставить страдать. Я хотел поступить с тобой так же, как когда-то мой отец поступил с моей матерью. Достойная семейная черта, правда? – Он горько усмехнулся. – Мы, Гарреты, слишком жестоки к своим женщинам. Знаешь, я ведь поговорил с Изабель, после того как ты переехала, нет, после того как я заставил тебя переехать. Она рассказала мне грустную историю о твоей матери и моем отце… – Губы Слейда сжались в упрямую тонкую линию. – Тебе лучше уехать. И… я рад, что ребенка не будет. Не думаю, что из меня вышел бы хороший отец, а наш ребенок наверняка страдал бы от одиночества, так же как когда-то страдал я.

Слейд повернулся лицом к Ханне и погладил ее по щеке.

– Вчера я говорил с адвокатом.

– Ты хочешь развестись? – Сердце Ханны заныло так сильно, словно вот-вот разорвется.

– Нет, что ты! Только не оспаривай мое решение, прошу. Я создал трастовый фонд на твое имя. Сумма фонда примерно равна той сумме, которую Ардис оставила твоей матери. Поскольку у нас не будет ребенка, я считаю справедливым компенсировать тебе и твоим сестрам утрату наследства. – Когда Ханна попыталась протестовать, Слейд оборвал ее жестом руки. – Не возражай, уже поздно. Подумай лучше о сестрах. Если деньги не нужны тебе, они могут пригодиться Джейси и Глории.

«Я не заслужила такой любви и такого самопожертвования! Если бы он уговаривал меня остаться, если бы он требовал, я бы не так переживала».

– Назови хотя бы одну причину, чтобы я осталась. Слейд помолчал. Ханна ждала с замиранием сердца.

– Все, что я скажу, не имеет значения. Не нужно жалеть меня, Ханна. Так ты причинишь мне меньше боли.

– Но если ты не попросишь меня остаться, я сойду с ума! – не выдержала Ханна.

– Ты же знаешь, как тяжело мне тебя отпускать. Но я знаю, что ты права. Если бы не так, я бы не позволил тебе собрать чемоданы. Твои цели куда благороднее моих, Ханна.

Ханна прижалась лбом к плечу Слейда, проклиная данную сестрам клятву и тех людей, по чьей вине погибли родители.

– Ханна…

– Что?

– Ты хотела мне что-то сказать. Я слушаю.

Горячие, жгучие слезы просочились сквозь плотно сжатые веки. Ханна зарылась лицом в подушку, чтобы Слейд не видел, как она плачет.

– Уже не важно. Совершенно не важно после твоих слов. Несколько минут она молчала, а потом повернулась к Слейду.

– Я хочу тебя снова, Слейд. А ты? Ты хочешь меня? Он прерывисто вздохнул.

– Да, Ханна. Я всегда буду хотеть и любить тебя, – ответил Слейд странным, незнакомым голосом.

Если бы Ханна не видела его лица, она могла бы поклясться, что он плачет.

* * *

– Ты ничего не забыла?

– Я все взяла, Изабель. Ты уже три раза проверяла. И Оливия проверяла. И Ровена с Серафиной тоже. Я ничего не забыла.

Кроме собственного сердца.

– Ну, если ты уверена…

Ханна порывисто обняла старую леди.

– Я люблю тебя, дорогая, – пробормотала Изабель, прижимаясь к Ханне.

– О, я тоже люблю тебя!

Ханна резко отстранилась и взглянула вниз с лестницы. В холле беспорядочной толпой теснились слуги.

– Поезжай. Тебе надо поторопиться, иначе опоздаешь на поезд. Кондукторы совершенно не считаются с опоздавшими, даже если речь идет о владельце железной дороги. – Изабель постаралась улыбнуться.

– Я буду ужасно скучать, – шмыгнула носом Ханна, и Изабель расплакалась. Она трогательно терла глаза платочком и часто моргала.

– Да уезжай, наконец! Иначе я велю запереть входную дверь и никуда тебя не отпущу!

Где-то за спиной Изабель распахнулась одна из дверей, грохнув ручкой о стену. Из комнаты выскочила Эсмеральда, нетерпеливо махая хвостом, Подбежав к Ханне, она ткнулась носом ей в ладонь. Девушка присела, чтобы потрепать собаку по холке. Эсмеральда спрятала огромную морду ей под мышку.

Вздохнув, Ханна поднялась и взглянула вниз, в холл.

– Эсми, ты проводишь меня?

Собака неодобрительно засвистела носом и побежала вниз по лестнице. Скрепя сердце Ханна спустилась за ней.

Смотреть в глаза слугам оказалось нелегко. Они провожали ее грустными, полными сожаления взглядами, и у Ханны в очередной раз сжалось сердце.

«Почему я должна уезжать? Почему должна прощаться с теми, кто стал мне близок и дорог? Всю свою жизнь я училась быть самостоятельной, привыкала к тому, что только моя семья может любить и принимать меня такой, какова я есть. А теперь я узнала, что бывают узы не менее крепкие, чем родственные, и чувства, которые способны поселиться в сердце за короткий срок – навсегда».

У входной двери она заметила Констанс и Дадли, за ними стоял Слейд с небритым, мрачным и решительным лицом.

Значит, он все-таки пришел…

А ведь та ночь после бала стала их последней ночью. Ранним утром Слейд переехал в свой особняк, словно больше не мог вынести близости жены.

Сейчас он казался неподвижным изваянием, застывшим у двери. Рука его лежала на дверной ручке. Он готовился повернуть ее, выпуская Ханну на свободу. Слейд осунулся, под глазами залегли тени, словно после бессонной ночи, но Ханне, украдкой посмотревшей на него, он показался воплощением элегантности и красоты.

Она должна попрощаться с каждым.

Девушка приблизилась к Ровене и Серафине. Две сестры вытирали рукавами морщинистые щеки, мокрые от слез. Ханна обняла служанок, пробормотав каждой на ухо добрые слова.

Миссис Эдгарс громко высморкалась в белый передник и зарыдала. Пожав ее пухлую руку, Ханна призналась, что никогда не забудет ее воздушных пирожных.

– О, Ханна! – пуще прежнего заревела кухарка.