Вот уже раздались птичьи голоса, и он прошептал: «Они, должно быть, привыкли к печали расстающихся возлюбленных».

Она осмотрелась. Какой странный сон… Солнце стояло высоко, она не знала, где сон, а где явь, и не могла прийти в себя.

Человека, в которого влюблён, обязательно увидишь во сне — так и раньше говорили, говорят и сейчас. С того самого дня, когда он впервые ей привиделся под весенней сакурой, этот сон стал смутно возвращаться к ней. Или… Она вспомнила стихотворение Сёкуси: «Я слышала, что тот, кто любит…»[475]. Даже когда бодрствуешь, душа может блуждать и искать любимого — о таком тоже рассказывают. Что же с ней происходит? Чья тень пришла к ней? Кто этот неизвестный? А вдруг кто-то догадается, о чём она вздыхает, глядя на цветы и ветви дерева, отчего её рукава мокры от слёз? Всё это большой грех.

Но Сикибу, когда она рассталась с Дайнидзё-но Отодо, очень вздыхала, проводила бесплодно дни и месяцы, всё ждала и ждала. И вдруг он посетил её. Это очень её обрадовало, так что она, чтобы он поскорее вернулся, прошила ниткой рукав его наоси. Однако наутро ниткой оказались прошиты листья дерева в саду, так что на самом деле он и не приходил. Она поняла, что просто вообразила то, чего желала всем сердцем[476].

О ком же думала дочь министра во сне и наяву? Хотя их сердца не могли соединиться, она продолжала любить его. Загадка, да и только. «Что мне сделать, чтобы снова увидеть его?» — спрашивала она и ложилась в свою одинокую постель, хранившую только её запах. Но ей всё равно виделся образ, который она не могла забыть, она томилась ожиданием, ей было невозможно с ним расстаться. В конце концов, она перестала понимать: это отблеск яви или образ сна? Она думала о нём одном, всё остальное, даже то, что она раньше любила, теперь не интересовало её.

Шли дни и месяцы, дочь министра слабела и бледнела, даже на яркие мандарины ей не хотелось смотреть. Отец, няньки и все остальные беспокоились о ней, они стали днём и ночью возглашать молитвы, проводить службы и читать сутры. Дочь же опасалась, что отец переживает из-за неё, и от этого ей становилось только хуже.

Влиятельный священник, её брат, узнав о её обстоятельствах, испугался и стал молиться о ней — ведь известно, что именно Канной из Исиямы приходит в таких случаях на помощь, о чём имеются благие свидетельства. После этого ей стало получше, и она дала обет непременно совершить паломничество в Исияму. Наверное, благодаря тому, что о ней так много молились, ей полегчало, и тогда её отец несказанно обрадовался.

И вот вскоре она стала спешно собираться в Исияму. Тамакацура в такую даль, как Хацусэ, шла пешком[477]. Так и дочь министра, принеся обет, твёрдо решила отказаться от экипажа. Она отправилась незаметно, в сопровождении только кормилицы Бэн, Тюнагон-но Кими и самых близких дам.

И вот они прибыли на место. От подножия горы видна уходящая вдаль мелкая рябь, луна ясно отражается в водах. Даже тем, кто не привык к такому виду, он не может не понравиться. Скалы, поросшие мхом… Кто знает, когда они возникли, сколько веков видел маленький камешек[478]. Она снова и снова смотрела на старый сад, забывая о тяготах пути, которые ей довелось перенести.

Желая избавиться от своих многочисленных невзгод, дочь министра молилась, отбивала поклоны, возглашала: «Его широкие клятвы глубоки, как море…»[479]. Она и вправду чувствовала, как благодать проникает в неё.

Наконец, она окончила молитвы, наступила глубокая ночь. Неужели именно в соседней келье Мурасаки Сикибу сочиняла «Повесть о Гэндзи»? Какое удивительное место! Ей захотелось посмотреть на него. Вдруг послышался приятный голос, зовущий кого-то: «Тюдзё!» Он, должно быть, принадлежал какому-то вельможе. Потом послышался голос человека, которого назвали Тюдзё: «Скоро начинаются церемонии назначения на должности в столице[480], у тебя столько обязанностей — и при дворе и частных. Отчего ты приехал молиться? Такое затворничество очень подозрительно, должна быть веская причина, чтобы подставлять свои рукава обильным осенним росам. Мне же остаётся лишь гадать о твоих обстоятельствах. Мне совершенно неясно, что послужило причиной твоего приезда. Ты прячешь от меня свою душу, и мне это горько. Полагаю, ты здесь затем, чтобы покаяться в грехах… Ты должен объясниться». В голосе сквозила печаль.

«Что ж… Вообще-то считается, что в ночное время не к месту говорить о снах… Но ты так огорчён… Мне и самому не совсем ясно, почему я провёл эти дни в затворничестве. Не знаю, что мне и думать… Поэтому я решил положиться на будду и молиться. А скрывать мне нечего».

Тут дочь министра и поняла: голос этого столь откровенно говорившего человека нисколько не отличался от голоса мужчины, что приходил в её сны. Она пришла в волнение, и ей очень захотелось взглянуть на него. Её спутницы, обессиленные дневной дорогой, крепко спали. Светильник был потушен, так что свет в соседней келье казался очень ярким. Она взглянула в щёлку и увидела человека в превосходном охотничьем костюме[481]. Он был точь-в-точь, как человек из снов. Дочь министра подумала, что, должно быть, она снова заснула. Пытаясь успокоить омрачившееся сердце, она! смотрела и слушала.

«И в Японии, и в Китае люди следуют за сновидениями. Встречаешь ли человека на равнине Фуянь[482] или плывёшь в лодке в заливе Акаси[483]. Ведь всё, что приходит во сне, случается и наяву. В конце третьего месяца прошлого года я получил письмо, и мне сразу показалось, что оно от женщины — ведь оно было прикреплено к изящной ветке глицинии.

То, о чём мечтаем,

Мысли о

Встрече…

Станут ли явью