Вокруг смыкались стены и низкие своды небольшой пещеры. Ночью костер виден издалека, а Леграна не оставляло гнетущее чувство приближающейся опасности. Конечно, опасность здесь, считай, за каждым кустом — земля чужая, враждебная. Пастух, что указал им дорогу к развалинам храма, с готовностью принял монету — за подсказку, а заодно и за молодого барашка… Сам темплар вполне обошелся бы запасами из переметных сумм, которых хватило бы еще дней на пять, но Синтия… он все-таки не мог заставить себя смотреть на ее трапезу, хотя и понимал, что его спутница опять нуждается в теплой крови. Смирился с этим, даже начал воспринимать как нечто вполне обыденное… но заставить себя видеть — не мог. И девушка, понимая его чувство, увела ягненка подальше, в кусты, а затем вернулась, без особого усилия неся на плече слабо трепыхающуюся тушу. Сейчас мясо жарилось, насаженное на лезвие его стилета, по пещере полз восхитительный аромат, и даже вполне удовлетворенная Синтия нет-нет, да и поглядывала на сочный ломоть, щедро приправленный солью и дорогим, из дальних земель доставленным, перцем, ожидая, когда он дойдет до готовности.

Пещера оказалась очень кстати. Дым стелился по потолку, медленно выдавливаясь через какие-то невидимые щели. Шенк выбрался наружу, внимательно осмотрел — все чисто, ни отблесков огня, ни поднимающихся в медленно темнеющее небо струек. Он привык доверять своим ощущениям, порядком обострившимся в последнее время, а потому мог бы поклясться хоть именем самой Сиксты, что погоня будет. Тот же пастух с радостью расскажет имперцам все, лишь бы не получить по голове чем-нибудь тяжелым. А уж если еще и денежку посулят — то и вовсе разоткровенничается.

С другой стороны, кто же вправе его осудить. Жизнь бедняка тяжела, стадо не его… да и стадо, признаться, слова доброго не стоит. Ему еще ответ держать за «пропавшего» ягненка. Не признаваться же хозяину, что путникам продал. Тогда и деньги отберут, и по шее накостыляют, а то и вовсе плетьми… А так — отбился, мол, искал его, искал. Поди докажи.

— Я все же не понимаю, — подала голос Синтия, снова покосившись в сторону уже почти поспевшего ломтя ягнятины, — почему мы отправились сюда вдвоем? Разве десяток-другой воинов не было бы надежнее?

— Ты у меня одна двадцати стоишь, — улыбнулся темплар, снимая горячее мясо со стилета и протягивая девушке. Та с Удовольствием вонзила зубы, ойкнула, обжигаясь. Затем снова подняла на спутника глаза, полыхающие багровым светом — то ли от природы, то ли от отблесков костра.

— Нет, я правда хочу знать.

— Не надежнее, — объяснил Шенк, готовя новую порцию, посыпая ее темной желтовато-бурой солью. — Здесь Империя. Один-два путника, что едут куда-то по своим делам, могут и не привлечь особого внимания. Просто потому, что не опасны. А вот целый отряд… здесь вокруг немало гарнизонов, отряд найдут и уничтожат, А за нами двоими погоню не пустят.

— Пустили же, — поежилась Синтия. Ее чутье было куда тоньше, чем у темплара, но касалось лишь того, что находилось рядом, Она могла заметить засаду до того, как враг обратит внимание на нее саму, могла сказать по запаху, кто проходил дорогой и час, и три назад, но во всем, что касалось предвидения и предчувствий, целиком полагалась на Леграна. И если темплар сказал, что по их следу идут враги, значит, так и есть. Надо только вовремя заметить их приближение.

— Может, я и ошибаюсь. А может, те остолопы, что встретили нас в лесу, все же доложили куда следует. Я надеялся, что они этого не сделают, ведь тогда с монетами пришлось бы расставаться. За мзду, да еще на границе, по головке не погладят, что у нас, что у имперцев.

— Ладно, отрядом воинов нельзя. А купцами прикинуться?

— Это еще хуже, — покачал он головой. — Все знают, что с торговыми караванами идут шпионы. За ними и надзор особый, правда, и поймать такого шпиона за руку сложнее, не будешь же поголовно вырезать всех торговцев. Так и получается… они не трогают особо наших, а мы — их. Но караваны ходят по большим дорогам, здесь, в лесу, вдалеке от сел и городов, торговый обоз сразу бросается в глаза, всем ясно, что не по торговому делу прибыли.

— Ну да, блистательный рыцарь с юной дамой, уединяясь в пещере, вызывают меньше подозрений, — недоверчиво хмыкнула она.

— Ты права. — Шенк вздохнул, затем вытащил мясо из жара, помахал кинжалом в воздухе, чтобы немного остудить. — Ты права… сейчас я уже думаю, что ехать вот так, в латах и с оружием, было большой ошибкой.

— Есть идея получше?

— Могли бы переодеться монахами. Наплели бы, что поклоняемся Арианис, незаслуженно проклятой, идем увидеть ее храм, помолиться. Дорогу можно было бы спрашивать безо всякой опаски.

— А что, неплохо…

— Да, хорошая мысль приходит поздно, это все знают. Да и я без кольчуги и оружия чувствую себя словно голым. Но и тут есть сложность… здесь, в Империи, к Арианис относятся мягче, чем у нас, но и Сиксту чтут, пусть и не все, Наткнемся на ортодокса, да еще власть имеющего, — и отправят нас с тобой на костер как прислужников Тьмы.

Синтия поежилась… Мечей она особо не боялась, была и быстрее, и сильнее. Раны вампирочки зарастали быстро, если очень захотеть — то и за считанные минуты. Но были вещи, что страшили даже вампиров. Серебро, к примеру. Говорят, в древности водились оборотни, тех серебро убивало сразу, на месте. Вампиры, которые, по сути, тоже имели с оборотнями нечто общее, от ран, нанесенных серебром, теряли подвижность, становились медленным, вялыми — и надолго, на часы, пока тело не вытолкнет крохотные частички серебра наружу, вместе с кровью. Потому и раны, нанесенные серебром, закрывались неохотно — а особо глубокие могли и вовсе не закрыться. Примерно так же относились и к осине, хотя чем, казалось бы, отличается это дерево от любого другого. Пробить вампиру стрелой сердце — лишь испытает боль и слабость, чтобы убить, надо буквально рассечь на куски. А воткни в сердце осиновый кол — умрет сразу же.

Но больше всего они боялись огня. Может, в этом было просто нечто из памяти прошлого, во все времена пойманных за своим кровавым делом вампиров тут же волокли на костер. Не раз случалось, что так поступали даже с теми, кто отчаянно пытался никому не навредить, пробавляясь кровью лесной живности, В каждом вампире была частичка огня — та, что в глазах. Может, именно поэтому тела их горели охотно, быстро, как будто политые горючим зельем. Когда солдаты намеревались напасть на семью вампиров, ежели не было приказа брать живыми, вооружались в первую очередь факелами — а потом уж просто железом.

Мясо наконец подостыло, и Шенк с наслаждением вцепился зубами в горячий ломоть, разбрасывающий вокруг капли ароматного сока. Желудок взвыл от радости, давая понять хозяину, что холодное мясо, сыр и хлеб хоть и еда, но отнюдь не самая приятная. С каждым куском в тело вливалась сила, острый перец заставлял гореть и рот, и даже лицо, а на лбу выступили капельки пота. Цапнув флягу, он попытался залить пожар внутри себя слабым, слегка кисловатым вином — что поделать, в крепости, где запасались провизией, не оказалось ничего лучшего. Немного полегчало, но он знал, что огонь вернется. И все же не мог заставить себя отказаться от мысли тщательно посыпать красным порошком и следующий кус. Такая уж зараза — кто распробовал раз, будет стремиться к этой жгучей приправе всегда.