— Князь уже должен быть здесь. — Илона снова закрыла глаза. — Но он не появится, вообще не придет.

Тремблак не мог сказать, чего больше было в этом ее шепоте — отчаяния или надежды.

— Сколько я знаю Влада, он никогда не появлялся слишком рано, чего бы ни касалось дело. Наш князь приходит точно в срок. От этой его привычки можно сойти с ума. — Ион улыбнулся.

Илона внимательно посмотрела на него. Надежда, страх — все читалось на ее лице, которое было белее, чем платье, которое она надела сегодня.

Послышались три удара колокола.

— Без четверти полдень, — заметила она. — Я должна идти.

— Илона!..

— Нет, — твердо сказала женщина и попыталась встать. — Дай мне руку, Ион, или уходи. Я хочу приветствовать моего князя.

Илона покачнулась. Ион протянул руку и поддерживал ее, пока она снова не обрела уверенность в тебе.

— Позволь, я принесу тебе кресло, — негромко проговорил он. — Все поймут это.

Но Илона не могла позволить себе такой роскоши. Она знала, что если сейчас сядет, то уже не сможет подняться. Женщина боялась, что кровь польется потоком. Неважно, из скольких толстых слоев белой ткани сшито ее платье. Кровь промочит их, и пятна, знак ее печали, цвет стыда, будут видны.

Князь не должен ничего заметить. Во всяком случае, не здесь, не перед алтарем в Бизиерике Домнеска. Не в день их свадьбы.

Илона закрыла глаза и придержала дыхание, чтобы подавить тошноту. Она была благодарна Иону за то, что он по-прежнему держал ее за руку, чувствовала его участие и силу. Приступ прошел. Женщина раскрыла глаза. Свет множества свечей, которые горели в соборе, заставил ее сощуриться. Она подняла голову. За большими окнами, украшенными витражами, играло солнце. Оно отбрасывало на ее платье голубые, красные, зеленые, желтые отблески. Этот наряд словно был соткан из радуги, а не пошит из девственно-белой ткани.

Илоне очень хотелось заткнуть нос и дышать только ртом. Собор считался самым прохладным местом в Тырговиште, но сейчас здесь было невыносимо жарко. Государственные мужи в тяжелых придворных нарядах немилосердно потели, как и их жены. Запах несвежих тел смешивался с ароматами сандалового дерева, лаванды и мирры. Они тлели в кадиле, которым помахивал священник, и вместо того, чтобы заглушать неприятные запахи, только усиливали их.

От света на глаза женщины навернулись слезы, и она перевела взор на Иона. Он стоял рядом, преданный и верный, и все так же поддерживал ее. За ним держались члены ее семьи, которые приехали сюда из Куртеа де Аргеса, дядья, двоюродные братья, не бояре, всего лишь ремесленники, но в духоте церкви они потели так же, как люди благородного звания, даже, может быть, и больше, так как им было непривычно носить столь дорогие одежды. Но ее князь повысил их положение, и они вынуждены были соответствовать ему.

Потом Илона взглянула туда, где собрались бояре, участвующие в церемонии. Все они старались не встречаться с ней взглядом, боялись даже смотреть в ее сторону, запятнать свою репутацию, взглянув на простолюдинку.

Как же они ненавидели ее, хотя она ничего плохого им не сделала, не желала их титулов, не претендовала на положение и состояние. Илона хотела только того, чтобы ее оставили в покое. Она мечтала жить в ожидании тех редких счастливых мгновений, когда возлюбленный приезжал к ней.

Ага, вот! Один из бояр обернулся. Это был жупан Туркул, второй человек в Валахии. Его брат, жупан Галес, который струсил и сбежал с войны, чтобы привезти в Тырговиште дурные новости, на церемонии не присутствовал. Он бросил своего господина в тяжелый момент на поле сражения и теперь не без оснований побаивался, что Влад убьет его, как только увидит. В день свадьбы или нет — все равно. Но ее князю бояре были нужны, особенно Туркул, самый богатый среди них. Именно он ненавидел Илону сильнее прочих вельмож хотя бы за то, что его дочь Елизавета была назначена ее прислужницей. Сейчас эта особа стояла рядом с отцом и что-то шептала в его ухо, заросшее волосами. Как только подруга князя взглянула на нее, она сразу устремила взор в пол.

Несмотря на то что в соборе было очень жарко, Илона вдруг почувствовала озноб. Она ощутила кровотечение, словно недоброжелательные взгляды усилили ее недомогание. Женщина еще сильнее оперлась на руку Иона. Ей стало вдруг невыносимо трудно смотреть на свет, и она снова закрыла глаза.

«Возможно, он все-таки не приедет, — колотилась мысль в ее виске. — Господи Иисусе, пусть он не приедет. Святая Мария, помоги мне, пусть он не приедет. Не приедет. Пусть».

Но он приехал.

Илона не знала, какой из последовавших один за другим звуков она услышала первым: громкий удар колокола на башне, возвещающий о приезде князя, или скрежет подков его лошади по каменной мостовой. Эти звуки были металлическими, они словно дополняли друг друга, пока один наконец не затих. Остался только колокол. Он ударил двенадцатый раз, потом замолк.

Эхо еще разносило угасшие звуки под высокими сводами собора. Снова прозвенел металл. Это был удар по дереву рукояткой меча. Один раз, потом другой. Всего послышались три удара, между которыми соблюдался короткий интервал. Священники засуетились. Высокие, массивные двери собора широко распахнулись.

Князь прислонился к двери, прежде чем открыть ее. Те несколько шагов, которые он сделал, изнурили Влада. Даже нести свой меч ему было тяжело, почти невозможно, пока он не использовал его по назначению, не убивал им. Только когда тело неверного, сраженного Когтем дракона, падало на землю, Дракула чувствовал, что силы возвращаются к нему. Все остальное происходило как во сне.

Влад даже не мог вспомнить, когда же он спал в последний раз. Князь часто закрывал глаза, но этого было недостаточно. Даже с опущенными веками он видел яркий дневной свет и ждал, что они вот-вот придут.

Калафат, его любимая лошадь, в которой он не чаял души, опустится на колени и тихо закроет влажные коричневые глаза, даже перед смертью заботясь о том, чтобы он легко сошел с седла на землю, а потом упадет бездыханная. Хамза, спотыкаясь, бежит по пыльной дороге. Он привязан к чьему-то седлу длинной веревкой. И конечно, почти всегда эти двое. Мехмет оказался настолько близко от князя, что тот даже ощущал ароматы мускуса и имбиря, исходящие от него. И Раду, красивый, великолепный. Но вся его красота искорежена ненавистью. Он замахивается мечом и опускает его.

Князь открыл глаза и увидел кровь, настоящую, свою собственную. Рана на том месте, где прежде находился палец, все никак не заживала. Лекари говорили ему, что надо дать руке покой, но он только усмехался. Воевода сражался своим мечом, убивал им, а для этого требовались две руки.

Но вовсе не кровь, его собственная или чья-то чужая, и даже не жестокий удар, который нанес ему родной брат, беспокоили Дракулу больше всего. Нет, Влада мучило другое, то, что случилось всего лишь за мгновение до того, как последовал этот удар. Был момент, когда Мехмет Завоеватель стоял всего в шаге от него. Султана легко можно было достать мечом, и их судьбы оказались связаны как никогда. Князь столько раз говорил о своем предназначении, о судьбе. Этот момент настал, но вместо того, чтобы ринуться вперед, убить, уничтожить, он почему-то промедлил. Меч поднял другой человек.