Она чувствовала беду по той пустоте, которая воцарилась внутри ее, по взгляду дочери Туркула, по пропитавшимся влагой тканям на ее теле, по тому, как дрогнули пальцы Иона. Илона стояла в разноцветных переливах света и почти физически ощущала, как ее охватывает темнота. Но она не могла окончательно провалиться в нее, пока не ответила на его вопрос. Илона всегда слушалась своего князя, всегда была ему покорна.

— Нет.

Это слово повисло в воздухе как пыльная, грязная муха в солнечных лучах. Илона увидела, какое впечатление произвело ее признание на Дракулу. Он согнулся, ссутулился, словно доспехи сдавили его тело, и от этого стал как-то меньше ростом и уязвимее.

— Нет, — эхом повторил он. — Еще одна ложь.

Туркул кое-как распрямился и поспешил убраться к другим боярам. Толпа единомышленников окружила его. Все они безмолвно взирали на князя.

— Так как же ты поступишь теперь, мой господин? Что будешь делать? — спросил Туркул.

Тьма, охватившая женщину, рассеялась. «Мой господин?!» Илоне хотелось закричать. Он не какой-то господин, он князь и только князь. Но она хорошо понимала, что Туркул хотел напомнить Дракуле, что на самом деле тот только первый среди равных. Он обязан своей короной именно им, боярам.

— Как поступлю? — Смертельная усталость снова слышалась в его голосе. — Ты спрашиваешь меня об этом сейчас, когда турки стоят всего в одном переходе от Тырговиште. Им хватит дня, чтобы добраться сюда. — Среди бояр послышался ропот. — Ты должен сейчас собирать своих людей и надевать доспехи, чтобы следовать за мной в сражение, а вместо этого задаешь мне такие вопросы!

— Как мы можем следовать за тем человеком, который оставляет без внимания такое предательство? — раздался голос другого боярина. — За тем, кто не собирается сделать то, что должно?

К нему присоединились другие голоса. Вместе выступать было безопаснее.

Дракула вскинул кулак и заставил их замолчать. Илона заметила, что мизинец на перчатке привязан к безымянному пальцу. Свет факелов освещал руку князя, шнурок, который связывал два пальца, был бурым от крови.

Боярам пришлось подождать ответа.

— Сделать то, что должно, — эхом прозвучали его слова.

В них слышались печаль и огромное утомление, но это не был вопрос.

Потом Дракула двинулся вперед так же быстро, как он сделал это, когда схватил за горло Туркула, даже еще быстрее, и крепко взял Илону за руку.

— Нет!

Ион вырвал ее ладонь из его руки и шагнул вперед, стараясь встать между мужчиной в угольно-черных доспехах и женщиной в белоснежном платье.

— Князь! Влад! Нет! Она…

Рука, которая едва не раздавила горло Туркула, теперь ударила Иону в лицо. Он отлетел назад и упал на каменный пол.

Влад подтащил Илону к алтарю, поднялся на две ступеньки, вошел внутрь и буквально швырнул ее наземь. Даже архиепископ, в распоряжении которого находился весь собор, не решался входить сюда, не говоря уже о Туркуле и других боярах. Обычно они толпились у дверей, но не осмеливались переступать порог.

Несколько мгновений Влад взирал на распятие, стоящее на высоком столе. Он медлил, потом закрыл глаза и достал кинжал с тонким лезвием, рукоятка которого была украшена фигурой серебряного дракона, такой же острый и неумолимый, как его меч.

Князь поднял кинжал так высоко, что его лезвие и гарда повторили силуэт распятия, и крикнул:

— Молох![12]

Крик, усиленный эхом, быстро разнесся под сводами собора. Все знали, что это значит. Толпа людей кинулась к вратам алтаря, священники собрались в нефе. Только один человек остался сидеть на полу, куда упал после удара Влада. Он вытирал кровь с лица и вытаскивал изо рта выбитые зубы.

Все это было похоже на жертвоприношение, на хананеян,[13]бросающих в огонь своих детей.

Князь приносил в жертву то, что любил больше всего на свете. Кинжал опустился, но на этот раз не попал в тело. Он утонул в белой материи. Платье соскользнуло, мгновенно, одним коротким движением разрезанное от самого ворота до подола. Оно упало и распахнулось, точно откровение.

Лицо Влада было так близко, что Илона могла бы поцеловать его. Она лежала на полу в алтаре и не сопротивлялась, завороженная взглядом человека, которого любила. Теперь эта женщина увидела в его глазах нечто такое, чего никогда не замечала прежде. Нет, это было не нечто. Это было ничто. Полное, глубочайшее отсутствие всего, даже самой жизни.

Дракула наклонился так низко, что только она могла услышать его.

— Не шевелись, — прошептал он. — Даже чуточку, — а потом вдавил острие кинжала в ее грудь.

Замок Поэнари, 1481 год

— Все, достаточно! Замолчите! — вскричал Петру, вскочив со своего кресла.

Его громкий голос неожиданно и резко вернул графа Пека к действительности, в зал замка Поэнари, к трем исповедальням, задернутым занавесками, и к истории, которая рассказывалась здесь. Он словно растворился в этом повествовании, потерял счет времени и ощущение реальности, как, собственно, и все остальные люди, присутствующие в этом зале. У Хорвати были собственные причины вслушиваться во все эти ужасы, тогда как для Петру, которого наверху ждала жена, носившая под сердцем их первенца, последняя сцена оказалась непереносимой.

— Успокойтесь, мой друг. — Граф приподнялся и взял молодого человека за руку.

Это прикосновение заставило спатара замолчать и снова занять свое место. Однако Хорвати чувствовал, что Петру это далось нелегко, так как его рука, которую он все еще держал в своей, дрожала.

— Мы все разделяем ваши чувства. Это отвратительно! Но в конце концов, мы собрались здесь не для того, чтобы предаваться чувствам. Наш долг — оценить услышанное и принять некое решение. Или я не прав?

Хорвати обращался к молодому спатару, однако его слова предназначались и еще одному человеку, который присутствовал в зале, сидя неподвижно и храня молчание. Решение, о котором упомянул граф, должен был принять именно он, папский легат, кардинал Гримани. Ему предстояло довести до сведения Папы все обстоятельства дела и дать понтифику совет, стоит ли использовать эту историю, чтобы начать новый Крестовый поход против неверных, позволить ордену Дракона возродиться, объединить все балканские страны под знаменем священной войны, или нет. Если Папа примет положительное решение, сочтет, что грехи Дракулы вполне можно простить, то и Хорвати наконец закончит многолетнюю войну с собственной совестью и простит сам себя.