Это была такая смелая креативная идея: сидит спонцар, кушает блин с икрой, а ему в доходчиво-популярной манере рассказывают про различные направления в живописи, художественные школы, отдельных авторов и прочее. Меценату же нужно хотя бы в самых общих чертах разъяснить на что пойдут его кровные. А там, глядишь, расчувствуется мерзавец, осознает благородство своей миссии, может еще бабла подкинет.

Но эксперимент, увы (а может и не «увы»), не задался. По причинам прозического характера. Любовная лодка разбилась о быт.

Так уж получилось, что от Врубеля до туалета путь не близкий. В прямом смысле слова – долго идти со второго этажа в подвал. А меценат… Он ведь тонкой душевной организации человек, он далеко по нужде ходить не любит. Ну не любит, что уж тут поделаешь.

Хвала небесам, мысль о передвижных биотуалетах не пришла никому в голову!

Пробовали было тогда сгонять спонцаров в подвальное кафе. Но там было как-то уже совсем не то… Вроде и туалет близко, и гардероб, но вот… Как-то не то! «Нема позитивной ауры, папаша!» – жаловались спонцары директору Галереи.

Тогда придумали фуршетить в Инженерном. В Инженерном все рядом, на расстоянии короткого броска, да и в целом получше, чем в Основном корпусе. Во-первых, настоящий, без дураков евроремонт: и кондишн тут тебе, и мрамор, и сенсорный австослив в толчках. А во-вторых, пару картинок для антуража и столь востребованной «позитивной ауры» всегда можно припереть из экспозиции. Да запросто! Свистни «Курант», и все дела.

Во время этих банкетов сотруднику приходилось торчать в Инженерном до упора, часов до девяти-десяти – ждать пока спонцары не нагуляются. Пока не дожрут весь «Моёт-Шандон» с расстегаями, пока не напляшутся всласть на гардеробной стойке и все такое…

Было строгое указание руководства: ни под каким видом «гостей» не трогать! Умирай, а не тронь! Пускай оттопыриваются как хотят: хоть на ушах стоят, хоть на головах ходят. Администрация была в полной и непоколебимой уверенности, что если «Курант» начнет «гостей трогать», то добром это не может кончится. Только если уж совсем голубчики расшалятся, например, начнут витринные окна стульями выставлять – тогда разрешалось подойти и деликатно взять за коки. А в остальном предписывалась предельная обходительность и тактичность.

Если в сухом остатке, то от тебя не требуется вообще ничего. Дождаться конца мероприятия, зафиксировать отсутствие (или наличие) разрушений, выгнать заснувших посторонних из туалетов, закрыть двери – вот и вся твоя забота. Так что банкеты являлись вполне разумной платой за тот щадящий режим, который все остальное время царствовал в Инженерном, и который, безусловно, шел на пользу общему соматическому и психическому состоянию сотрудника.

Последние два года Инженерный был вотчиной Димчика Цекова – ветерана «Куранта» и одновременно студента Института Легкой промышленности (ныне Академия дизайна и чего-то там еще). Когда работа в Третьяковке окончательно вошла в неразрешимое противоречие с учебой и вообще потеряла всякий рациональный смысл, Дима запросил пардону.

У него тогда как раз черная полоса пошла в жизни. Ну дефолт – это понятно, он у всех неприятное воспоминание и страшный сон. Но судьбе-злодейке кризис показался недостачным испытанием для бедного Цекова, и осенью его из вполне приличной коммуналки на Новокузнецкой муниципальные мздоимцы расселили куда-то в новогиреевские джунгли.

Потомственный стиляга и арбатский фарцовщик, человек доподлинно знающий, чем джинсы GAP отличаются от прочих, и по каким признакам распознается паленый Fred Perry, Цеков трудно переживал переезд на рабочую окраину. Ряды унылых панельных многоэтажек на заваленных снегом улицах с непривычными замоскворецкому уху названиями вроде Утренней и Полимерной повергли его в депрессию. Димчик решил всецело посвятить себя высшему образованию, чтобы поскорее выучиться, накосить бабла и вернуться жить обратно в Центр. Устроив прощальный ужин для узкого круга друзей, он уволился.

Так в Инженерном сел Леоныч. Глупостью было бы направлять в Инженерный условного Сережу Бабурова, просто жалко такого хорошего и жирнявого местечка. А Сашко подходил по всем статьям. Во-первых, это как-никак Леоныч, а во-вторых, так всем спокойней будет. Леоновское вольное обращение с «Уставом внутренней службы» периодически ставило в неловкое положение то Сергея Львовича, то меня, то Гарика – словом, того начальника, который в данный момент нес за него ответственность. К примеру, прицепится Леоныч к какой-нибудь девке, и таскается за ней два часа по всей Галерее, а Евгений Евгеньевич места себе не находит, высказывает оригинальные претензии:

– Фил, вот какого хера, а? Из Депозитария вынесли уже всего этого… Ван Гога!

– Но, Евгений Евгеньевич! – изумлялся я. – Какого еще Ван Гога? Его же нет в Третьяковке!

– Потому и нет, что у тебя на этаже бардак и свинарник! – остроумно парировал Е.Е.

Он в свое время был весьма удивлен и даже ошарашен, когда Шнырев выдвинул мою кандидатуру на соискание открывшейся (в связи с увольнением в запас Андрюхи Кузнецова) вакансии старшего сотрудника. Не верилось отчего-то Начальнику объекта в организационные таланты вашего покорного слуги. Он вообще имел мнение обо мне, как о человеке поверхностном и легкомысленном. Однажды Евгений Евгеньевич с присущим ему теплым юмором так изволил выразиться в мой адрес:

– Да-а-а… Мало того, что Кулагин сам распиздяй, так он еще и друга-распиздяя привел!

А потом состоялось знаменитое Общее Собрание, на котором нам было торжественно объявлено следующее:

Смена охуела и потеряла всякую совесть!

Дисциплины нет никакой!

Мы этого так оставить не можем, потому будем корчевать!

И мы будем жечь каленым железом!

И гнать поганой метлой!

И еще мы будем нещадно избавляться от балласта!

Ни до, ни после я не видел Е.Е. и Сергея Львовича такими бодрыми и взволнованными. Даже когда у меня на «шестой» зоне прямо из-под носа двое рабочих без спроса сняли со стены подлинник Сурикова, они и то так не расстраивались. Е.Е. и вовсе искрил, как трансформаторная будка. Хотя, будешь тут искрить, если тебе самому накануне Генеральным директором вставлен капитанский полметровый рашпиль по самую рукоятку. Густо смазанный огнеметным соусом «тобаско» рашпиль жжет и дерет немилосердно. И потом еще в течение недели всякий раз при посещении туалета происходит как бы модель атомного взрыва. Это все, конечно же, в переносном смысле.

Стратегическая ошибка руководства, однако, состояла в том, что собрание зачем-то (для большего эффекта, что ли?) решили провести в день зарплаты. Все сошлось один к одному, масть легла в масть. Эффект оказался обратным.

Тот день был первым днем нашей смены. Выйдя из Третьяковки с деньгами на руках, мы с Кулагиным не долго думали. Накатив по двести из-под полы в «Макдональдсе», и приобретя необходимый настрой души, мы затем отправились праздновать к нему на Фестивальную. Кулагин уверял, что «чисто по чутарику и символически, завтра же на работу». Ну да, конечно… И еще непременно «с легким, кружевным припуском на колени». Короче, мы так славно нажрались, что по свидетельствам очевидцев не могли сказать слово «мама» даже по слогам.