плохом. Я тебя вылечу. Тот раз был тебе уроком. Ты же поняла это? Будет всё иначе. Ты и сама хочешь прийти. Придёшь?

Нэя ничего не отвечала. От этого голоса она чувствовала мучительное, но томление! Как девственница, испытав муку, опять хочет любви, так и она хотела повторения ушедшей юности. Но обида была сильнее. Незримая паутина дёргала за какой-то болевой центр, кем бы она ни была, мухой или запутавшейся в тягостно-мистической паутине бабочкой. И возможен ли он для неё опять, этот полёт бабочки?

Ещё одна фея Паралеи

Фея — бабочка

Предвесеннее небо казалось обесцвеченным, с наплывами серых туч и с прожилками зеленоватого перламутра, обещающего скорую и пригожую погоду. И в этой пустоте, подобной гигантской опрокинутой чаше, возникли вначале две тёмные крапины, по мере увеличения приобретающие очертания крылатых существ. Но птицами они не были, становясь всё больше и больше по мере приближения к неровной и вздыбленной поверхности горного массива. Одна фигурка была женская в сером балахоне, а вторая мужская, худая, похожая на фантастического богомола. Их крылья мерцали бликами, то зелёными, то розоватыми, когда они спускались на выступ горы, похожий на массивную ступень, выточенную великаном, повисшую в пустоте над провалом, уходящим куда-то вниз. Дальше открывалась живописная и причудливая панорама бесконечной горной страны.

Старик нашёл панель, искусно замаскированную под камень, и нажал на неё. Открылся вход внутрь, куда и вошли эти двое, старик и девушка. Пещера была небольшой, даже уютной. В ней было несколько ниш, разных по размеру и глубине. Само помещение залил неяркий свет, едва дверь закрылась, вернее кусок скалы, маскирующий вход. Свет был похож на дневной, но такой, какой бывает в пасмурную погоду. Девушка и старик сбросили крылья, и девушка радостно забегала по пещере, выдавая своими юркими движениями свою юность, пограничную ещё с детством. Она ловко и привычно вытянула из одной ниши сплетённый из гибких прутьев короб. Открыла крышку и высыпала содержимое на пол пещеры. Цветное тряпьё, какие-то камушки и ювелирные изделия, пара туфелек. Она принялась перебирать их, радуясь их великолепию.

— Вот же ты, упрямая, почему бабка не сожгла всё это? — говоря так, старик поднял ожерелье из кристаллов неведомого ему мира. Они были белые, полупрозрачные, с голубоватыми переливами, Он долго и задумчиво смотрел на них.

— Дедушка, смотри, — и девушка с восхищением вынула платье, подобное кристаллам по цвету, нежнейшее, воздушное. Сбросив свою серую тунику, она накинула проворным движением это платье на себя и утонула в нём, как в облаке.

— Дедушка, ты замечаешь, как я похудела? Оно становится мне велико. Но я не помню того, что мама была толстая.

— Она была старше, поэтому и солиднее, чем ты, и как бы тебе сказать, с более пышными формами.

— Почему я другая?

— Но и она в юности была как стебелёк. Брось ты это старье! Это платье блудницы.

— А кто это?

— Тебе и не надо знать. В таких платьях ходят те, кто играют всю жизнь в свои непристойные игры, развращая других. Лицедейки. В своих раскрашенных под жизнь домах, называемых «театром».

— Что они там делают?

— Они? Кощунствуют над самым святым, что есть во Вселенной, над любовью. А бывают и те, кто совсем падшие. Они уже занимаются этой любовью за деньги и тем самым кощунствуют над таинством, из которого рождаются дети. Это страшный грех. Надмирный Свет лишает их за это счастья. И не только их самих, но и их детей.

— Я оставлю, — упрямо решила девушка и затянула золотым пояском талию, собрав платье в пышные складки. Старик смотрел на грудь и плечи внучки. Грудь девушки почти не была скрыта глубоким вырезом. В своём чистом и детском бесстыдстве девушка не придавала этому значения. Вполне развитая, она была подобна этим кристаллам полупрозрачной белизной, в которой мерцали голубые нежные прожилки кровеносных сосудов. Его сердце сжалось. Чьи руки будут прикасаться к этой чистоте, — нежные и любящие или жестокие и похотливые, для своей потребы скота?

— Прикрой грудь! — сказал он с горечью от своих мыслей и добавил строго, — подтяни повыше и закрепи брошью. Видишь, бабочка из камней? Это сапфиры, тоже нездешние. Заколи.

Девушка послушно всё исполнила, — Отец маме подарил? Камушки?

— А кто же?

Золочёные туфельки, украшенные бабочками, в переплетениях ремешков тоже были усыпаны камушками. У мамы размер ноги был такой же. Чуть побольше.

— Слегка велики, но я затяну ремешки. Дедушка, как хорошо, что бабушка всё сохранила. А то и это бы пропало. А сколько было-то всего. Где же всё? Целый дом богатств, так бабушка говорила. Но где всё?

— Воры всё украли. Даже пыли не оставили, до того всё чисто подмели. Такой уж народ. Бедность, милая, порождает много пороков, и не сама по себе, конечно, а из-за стремления подражать богачам. Люди, что с них и спросишь. Природа такая, имитативность у них очень развита. Подражание друг другу, если проще. У одних есть, надо и мне. А зачем и надо? Не знают. Богатые чванятся, бедные имитируют их вид, их поведение. Всё равно, что птицы. Одна неправильно руладу выведет, другие тут же и подхватят. Одна гнёздышко скособочит на другую сторону, и все, кто рядом ей подражают. А зачем? Они знают это? Или рыбы, к примеру. Одна выскочит из воды, чтобы мошку поймать, а другие без всякого смысла следом тоже выпрыгивают. Целым косяком. А мнят о себе, высоколобые мы! Порождения Надмирного Отца мы. Но видишь, подчиняются тем же законам, что склизкие рыбы, что безмозглые птицы.

— Дедушка, ты не любишь людей? Или только блудниц и воров?

— Не дай Творец войти греху в столь чистый и непорочный сосуд, — сказал он вслух, вертя девушку и оставшись ею доволен.

«И всё-таки», — думал он, — «у матери-блудницы был отменный вкус. Она умела сводить с ума. Она понимала красоту, которой здесь и отродясь не водилось».

— Ладно. Здесь же горы. Кто тут увидит? Поиграй, моя милая. Пока есть веселье в душе, потешься. Недолго тебе придётся. Тут… — и он умолк, подняв крылья. Стал закреплять их на её спине, нажимая невидимые и известные лишь ему контактные включатели. После чего дал ей в руку маленький кристалл. — Выйдешь на улицу, потри вот эту грань, зелёную. Тогда взлетишь, захочешь опуститься, то розовую. Говорю каждый раз, а ты всё путаешь. О чём думаешь-то? Повтори!

— Зелёный — верх, розовый — вниз.

— Не вздумай летать над теми безобразниками! Они непременно тебе под подол будут глядеть! Ну-ка! — дед сердито поднял подол внучки, изучая её