несколько сот километров в длину и ширину. В середине, на островах и на окраинах, есть и сухая земля, где растут лиственные и хвойные деревья. Ехали мы около месяца, в селениях останавливались поесть, лошадей покормить и поспать. За Северным селений больше не встречалось. Мы отдыхали и спали на подводах. Наконец мы прибыли на место, где должны были обосноваться, жить и работать, осваивать этот Нарымский край.

Люди, прибывшие раньше нас, рубили, пилили лес, строили избушки-времянки без окон и печей, заготавливали дрова. Кругом горели костры днём и ночью. Около костров сидели и грелись дети, старики, старухи, они же поддерживали огонь, женщины варили еду, мужики работали. Здесь рождался новый безымянный поселок спецпереселенцев. Некоторые крепкие семьи уже успели построить избушки и дома. А слабые – всё ещё ютились у костра, как цыгане. Мы остановились вдоль дороги слева, разожгли костры, распрягли лошадей и расположились вокруг костра, легли и заснули.

Неподалёку стоял один-единственный барак. Там находились комендатура и контора лесоучастка. Сопровождающая охрана передала нас комендатуре. Комендант объяснил, что мы должны работать на этом лесоучастке, заготавливать лес и дрова. Кто будет работать – получит зарплату и паёк-питание. Летом обещал выделить земельный участок, его нужно будет раскорчевать, подготовить землю для посева зерна и овощей. Жилья там никакого не было, поэтому нужно было сооружать времянки, а потом строить дома. Какой лес пилить и где строить, указывал десятник лесоучастка. Нам всё время напоминали, что мы спецпереселенцы. Без разрешения коменданта никто никуда уезжать и уходить не должен. Если кто нарушит это предписание, того будут судить.

На другой день с утра мы начали пилить и рубить лес, стали строить крупные избы без окон и крыши. Продукты на первое время у нас были. Но не было корма для лошадей и для остальной скотины. Поэтому животных пришлось резать и поедать, некоторые закалывали и лошадей.

Когда земля освободилась от снега и льда, стали корчевать кустарники и пни, копали и пахали землю, засеяли небольшие участки. Заготавливали сено для лошадей и скотины. Комаров было так много, что они солнце закрывали. Лицо и руки опухали от укусов. Жили мы, как первобытные люди, одичали. Зимой работали в лесу, заготавливали строевой лес и дрова. Одновременно сами же на своих лошадях вывозили древесину по ледяной дороге в леспромхоз. За это получали небольшую зарплату и сухой паек-питание: муку, крупу и рыбу. Но пайка никогда никому не хватало. Летом каждый год корчевали кустарник и расширяли посевы, но урожая собирали очень мало, на пропитание его не хватало.

Посёлок постепенно рос, появились и настоящие дома с печкой, с окошками и крышей, а рядом росло кладбище. Многие болели и умирали. Жизнь не радовала. Старые люди уже не мечтали о лучшем, они смирились со своей судьбой. А мы, молодые, всё еще хотели учиться, получить специальность, работать и жить, как другие живут. Я сбежал, конечно, с ведома и благословения отца и матери. Родители и сестры мои остались там же.

Шёл я на лыжах один, напрямую по бездорожью, избегая встреч с людьми. Ночевал в лесу у костра, три ночи провёл в селении, а остальные где попало, спал не больше шести часов в день. На пятые сутки закончились все продукты, что у меня были, пришлось зайти в селение и попросить поесть. Я рассказал, что ушёл из ссылки, хочу добраться до города и устроиться на работу. На лицах людей было видно понимание и сочувствие. Они меня кормили досыта и давали еще хлеба в дорогу. На душе становилось легче.

В Новосибирск я приехал зайцем на товарном поезде вечером. Два дня ходил по городу, хотел поступить учиться или устроиться куда-нибудь работать. Везде требовалось свидетельство о рождении и документ о социальном положении. Их у меня не было, только одна подправленная справка, что я работал в леспромхозе. Что делать? По вечерам я вертелся на железнодорожном вокзале, там же и спал в углу возле печки. Однажды меня разбудила милиция. Спрашивают документы, я показал справку. Милиционер посмотрел, вернул ее и повёл меня в отделение милиции. Меня посадили в КПЗ, где уже сидели человек десять, все без документов, как и я. Были там беглецы из лагеря, были приезжие из деревень и мелкие городские воришки-беспризорники.

Утром нас накормили и повели на стройплощадку копать котлован. Дали тачки, лопаты, показали, куда возить. Работал я энергично, от людей не отставал. В конце рабочего дня я сбежал, боясь, что меня отправят обратно. Котлован копали недалеко от реки Оби. На другой стороне было видно высокую трубу завода комбайнов. На пароме перебрался на другой берег. Пришёл на завод, обратился в отдел кадров. Женщина средних лет прочитала мою справку о том, что я работал в леспромхозе, потом посмотрела на меня, спросила, сколько мне лет и где живут родители. Я ответил: мне 18 лет, родители живут и работают в леспромхозе. Она сказала: «Могу принять временно разнорабочим, а там видно будет». Написала записку старшему кочегару и направила меня в кочегарку.

В кочегарке я проработал больше года, возил и бросал в топку дрова и уголь. Работа была нелёгкая, но я был рад и этому. Получал зарплату и карточки на хлеб и на продовольствие. Стал жить как люди. Вначале я спал прямо в кочегарке, потом мне дали место в общежитии.

Скоро меня перевели работать на завод, вначале учеником, а через три месяца я уже работал самостоятельно слесарем на сборке комбайна. Моё фото висело на доске почета при входе на завод, я радовался. Получил паспорт. Женился. Мы с женой собирались во время отпуска съездить к родителям. Неожиданно арестовали директора и инженера, а через пару дней арестовали ещё несколько передовых рабочих, в том числе и меня. Обвинили нас во вредительстве на заводе. Нас судила «тройка» НКВД, всем дали по десять лет. Мы долго сидели в тюрьме, а летом 1937 года нас привезли в Находку, погрузили на корабль «Дальстрой» и привезли на Колыму.

Мы и здесь работали на совесть».

* * *

В тот день наша бригада находилась далеко от лагеря. Работали и с нетерпеньем ждали, когда доставят обед. И вот прибыл заключенный с провизией. Но прежде чем раздавать ее, поднялся на пригорок и громко, на всю низину, где мы возились с золотоносным грунтом, крикнул:

– Товарищи, война кончилась!

Он хотел ещё что-то сказать, но не успел: охранник, стоявший у бутары, поднял винтовку и выстрелил в него.

До сих пор не могу понять, за что был