* * *

После войны к нам прибыло новое пополнение. Это были военные: солдаты и офицеры, понюхавшие пороху на фронтах Великой Отечественной. Был среди них снайпер – Герой Советского Союза, уничтоживший полсотни фашистов. С их появлением резко изменились условия жизни: мягче стал режим, улучшилось питание, меньше стало издевательств, и мы стали смелее. Уголовники полетели из бригадиров и дневальных, что им, конечно, очень не понравилось. Между военными и уголовниками начались конфликты. Но фронтовики были непримиримы. Они требовали подчинения новым порядкам, прекращения издевательств над людьми. На работу выводили всех, кроме больных. Уголовники притихли, но не сдавались.

Бригадиром нашей бригады стал бывший майор Леонов. С ним я познакомился в первый же день его приезда. Родом он был с Урала, дошёл до Берлина. Но годом раньше попал в окружение, вышел из него с потерями, за что впоследствии был осужден на десять лет. Бригадир выделялся крупным телосложением, был дисциплинированным и требовательным, но никогда не повышал голос на людей. Не знаю, чем я мог ему понравиться, но меня он назначил дневальным. Скорее всего, потому, что его нары оказались рядом с моими.

Другую бригаду возглавил тоже бывший военный, и довольно строгий. Его дисциплина бандитам и убийцам пришлась не по сердцу. В одну из зимних ночей я проснулся и увидел: уголовники собрались возле железной печки и о чём-то совещаются. «Наверное, опять хлеборезку собираются грабить», – подумал я и повернулся на другой бок. А утром, когда прозвучал сигнал подъема, кто-то из заключенных испуганно вскрикнул: в проходе между нарами лежала отрубленная голова бригадира второй бригады.

После этого я перестал спать ночами – охранял нашего бригадира. Спал днём, когда все уходили на работу. Но сохранить жизнь Леонову, к сожалению, не смог.

Настало лето – начался сезон промывки золота. На месте работы для нас построили летнюю столовую. Кормить стали побригадно, строго по графику. Однажды наша бригада пришла на обед. Я заранее получил хлеб, раздал его товарищам. Оставил пайки Леонову и себе. Повар налил две чашки баланды, я взял их вместе с хлебом и поставил на стол. Мы с бригадиром принялись есть.

Все были заняты едой, и никто, в том числе и я, не заметил, как сзади к Леонову подкрался уголовник из другой бригады и ударил его кайлом по голове. Ложка выпала из руки бригадира; не вымолвив ни слова, он упал набок. Есть, конечно, я больше не мог.

Обед закончился. Один охранник побежал в лагерь. Через полчаса пришли трое с собакой, убийцу увели.

После похорон Леонова у нас дня три-четыре бригадира не было. Им временно назначили меня, а потом бригаду возглавил опять военный, молодой, бывший лейтенант Михаил. Всех уголовников, осуждённых за убийство, из бригады убрали.

Вскоре я отказался быть дневальным.

У них своя работа: и печку натопить, и барак убрать, и бригаду накормить. В летнее время все дневальные, хлеборезчики, десятники и прочие «придурки», как называли уголовники всех подсобников, должны были сдавать ежедневно по 20–30 граммов золота. А где его было взять? В забое, где работает бригада, мыть не разрешали. Можно было работать только в старых отвалах и на речках. Повара, хлеборезчики и некоторые другие дневальные сдавали золото, не выходя из лагеря. Его им тайком приносили близкие друзья из забоя за миску пополнее и погуще, за кусок хлеба сверх нормы.

Я неделю копался в старых отвалах, намыл золота граммов пятнадцать. Один раз пришёл вообще без единого грамма. На другой день пошёл вместе с бригадой в забой, украдкой намыл там золота, сдал его за два дня и отказался быть дневальным. Рисковать больше не хотел: за вынос золота из забоя и его хранение давали дополнительный срок, а годом раньше за это расстреливали.

Пролетело короткое лето, выпал снег. В сотне километров от лагеря, не доезжая до речки Нару, открылась новая угольная шахта. Из нас выбрали более ста человек, посадили на машины и отправили туда.

Приехали в небольшой шахтерский поселок Аркогола. В нём жили начальники разного ранга и вольнонаемные служащие. Для нас тоже нашлось место, но, разумеется, в бараках за колючей проволокой.

Две шахты находились рядом с поселком, третья – километрах в двенадцати. Работать нас определили во вторую, только что открытую.

В первый день спустились по лестнице в шахту человек тридцать-сорок, столпились возле бригадира. Горят керосиновые лампы, слабо освещая подземелье. Бригадир сказал:

– Вновь прибывшие, осваивайте новую профессию – шахтёрскую. А то небось «ожирели» на золоте.

Стали «осваивать». Рядом со мной трудились уже освоившиеся, бывшие жители Украины – учитель биологии Иван Антонюк, инженер-энергетик Александр Мижирицкий, главный зоотехник Наркомзема Украины Алексей Васильевич Якубовский, снабженец из Москвы Иван Сергеевич Зорин, один аспирант Львовского университета и один преподаватель из Владивостока.

«Новая профессия» ничем не отличалась от старой: тот же изнурительный ручной труд, которым занимались рабы в Древнем Египте и Древнем Риме. Постоянно находишься под землей, света солнечного не видишь, причем работа в шахте связана с опасностью. Так я работал в забое, долбил кайлом пласты каменного угля, нагружал вагонетки и откатывал в центральный бункер. Медленно текли дни девятого года моего заключения. Дожил я и до десятого. Появился проблеск надежды вернуться в родную Чувашию, увидеть жену, своих повзрослевших сыновей, пойти, как прежде, в школу, учить детей химии и биологии. Однако впереди был целый год, за это время всё могло случиться.

Нас перебросили на третью шахту. Однажды мы там чуть не погибли. В шахте скопился газ. Бригадир сообщил об этом начальству, сказал, что работать невозможно, людей надо поднимать на гору. Но на его слова никто не среагировал. От газа наши головы раскалывались, мы с каждой минутой слабели, появилась сонливость, некоторые теряли сознание. Отравления были и раньше, но не такие. В тот день мы все лежали трупами.

Через некоторое время на лифте спустился начальник участка и врач.

– Встать! – закричал начальник.

Кое-кто пытался подняться, но не смог. Начальник пустил в ход ноги, но пинки тоже не помогли. Врач пощупал у некоторых пульс, сказал, что люди действительно сильно отравились и их надо поднимать на свежий воздух.

Начальство и само почувствовало присутствие газа и приказало подниматься по уклону, а само поскорее поднялось на лифте. Нас там было всего сорок человек. Двадцать пять заключённых поползли по уклону вверх, к жизни, в полной темноте, ощупывая почву руками. Лампы давно погасли от недостатка кислорода. Остальные пятнадцать не смогли самостоятельно подняться, их подняли на лифте.

Потом мы долго,