В начале третьей луны четыре посланницы покинули Осаку.

Возвращение Охацу в замок было предусмотрено на начало четвёртого месяца. В этот промежуток осакские военачальники занимались спешными приготовлениями к последней битве.

Через несколько дней после отбытия посольства к Иэясу Тятя нанесла визит в покои Сэн-химэ — собиралась высказать кое-какие претензии. Как и в прошлый раз, невестка приняла её с величайшим уважением и усадила на почётное место.

— Впереди — новые сражения? — грустно спросила Сэн-химэ.

— Коли война началась, её нужно довести до конца. На сей раз мы будем биться, пока от этого замка не останется камня на камне, — твёрдо сказала Тятя.

— Но ведь этот замок уцелел в боях, хотя и казалось, что его вот-вот сровняют с землёй. Да и я давным-давно должна была умереть, а всё ещё живу. Так, может, и грядущая битва не станет последней? Впрочем, если мне суждено погибнуть, жалеть будет не о чём…

— Во время нашей прошлой беседы вы, помнится, мечтали о мире.

— Я мечтала о настоящем мире. У меня не было сомнений, что договор будет подписан, но я так же хорошо знала, что этот мир не продлится долго. К сожалению, мы с господином Хидэёри были единственными, кто это понимал.

Сэн-химэ сокрушённо покачала головой, а Тятя смотрела на невестку во все глаза, и не узнавала её, и думала, что юная заложница из дома сёгуна ведёт себя так, будто в ней нет ни капли крови Токугава.

— Я никогда не видела, как замки исчезают в огне, — тихо продолжала Сэн-химэ. — Печальное, должно быть, зрелище… — Она произнесла это с искренней грустью.

Тятя всё ещё не могла отвести взора от девятнадцатилетней девочки, которая вдруг так точно выразила её собственные мысли и чувства. В тот момент Тяте почудилось, что между ними установилась душевная близость, какой у неё никогда не было ни с Охацу, ни с Когоо. Сэн-химэ повзрослела, расцвела как женщина, обрела здоровую психику человека, не знавшего горестей, и Тятя, чьё детство прошло в скитаниях от замка к замку, Тятя, видевшая, как рушатся крепости, которые были ей родным домом, и как умирают дорогие её сердцу люди, неожиданно для себя прониклась к племяннице живейшей симпатией.

В вишнёвом саду у резиденции Сэн-химэ только-только начали распускаться бутоны. Тятя медленно шла среди деревьев; внезапный приступ головокружения заставил её остановиться. Возникло видение: вокруг закачалась призрачная стена огня, языки пламени жадно потянулись к ней. «Сэн-химэ!» — закричала Тятя. «Я здесь!» — отозвался чистый звонкий голосок, и в алом ревущем вихре пожара показалось личико Сэн-химэ с неуловимой улыбкой на устах. «Она уцелеет в огне, который уничтожит Осакский замок!» — пронзила Тятю странная мысль. Головокружение прошло. Она схватилась за плечо прислужницы, почувствовав слабость, но в следующий миг отпустила её и зашагала дальше.

Сменяли друг друга дни, насыщенные заботами. На подступах к замку суетились воины и мастеровые, трудились с утра до ночи, но работы по восстановлению укреплений продвигались ни шатко ни валко. Тятя то и дело поднималась на смотровую площадку тэнсю обозреть поле деятельности, и всё, что она видела, — это беспорядочно набросанные повсюду горы земли да чернеющие то здесь, то там ямы, которые никак не могли слиться в один ров, хотя их численность прибавлялась день ото дня.

Ещё до возвращения четырёх посланниц из Сумпу поползли тревожные слухи: Иэясу набирает войско и готовится выступить на запад. Обитатели Осакского замка и горожане занервничали. Ураку Ода, наравне с Харунагой Ооно командовавший во время зимней осады Осаки армией Тоётоми, бежал из замка вместе со своей семьёй. Тятя не слишком-то рассчитывала на этого стареющего полководца и никогда не питала к нему особого доверия, однако его предательство стало для неё событием не менее неприятным, чем отступничество Кацумото Катагири.

Вишня в том году распустилась рано по сравнению с годом минувшим — в самом начале третьей луны — и быстро отцвела. Однажды вечером, в разгар цветения, Тятя прогуливалась по саду с двумя прислужницами и вдруг с ослепительной ясностью поняла, что любуется сакурой в последний раз. Она постаралась отогнать эту мысль, принялась убеждать себя в том, что настанет день, когда она снова, рядом с сыном, пойдёт под ветвями, тяжёлыми от бело-розовых лепестков. Никогда ещё её мальчик не устраивал по случаю любования цветущей вишней праздника столь же роскошного, как то торжество в Дайго, которое прославило его отца. Хидэёри просто не может умереть, не познав радостей, вдохновлявших когда-то самого тайко! Хидэёри обязан жить! Все помыслы отца, все его свершения были направлены на то, чтобы его сын стал великим правителем!

Вернувшись с ночной прогулки по вишнёвому саду, Тятя обнаружила в своих покоях Хидэёри и Ооно — они её ждали. Первым заговорил Ооно: лазутчики донесли, что армия Иэясу не сегодня завтра покинет Сумпу; осакские посланники один за другим прибывают в его ставку с письменными извинениями, но Иэясу отказывается их принимать; теперь выбора не осталось — быть войне.

— Вы просили прощения у Иэясу?! Это что ещё за новость? — разгневалась Тятя. — Впервые слышу о том, что Осака отправила в Сумпу кого-то ещё, кроме моей сестрицы и дам, которые её сопровождают! Где это видано, чтобы глава дома Тоётоми приносил свои извинения Токугаве?

Ооно спокойно рассказал ей то, о чём она ещё не знала: Иэясу не только настаивает, что Осака не должна нанимать на службу ронинов, но и требует, чтобы Хидэёри покинул Осакский замок и поселился в провинции Ямато.

Тятя чуть сознания не лишилась от удивления. Несколько мгновений она не могла произнести ни слова — дыхание перехватило, рот скривился от ярости. Наконец ей удалось справиться с эмоциями.

— А как же подписанный мирный договор? — выдавила она.

— Боюсь, этот так называемый «мирный договор» с самого начала был для Иэясу не более чем уловкой для временного прекращения боевых действий, — ответил Ооно. — Всех посланников, которых мы отрядили в Сумпу, держат там в плену — никто не вернулся.

— Мне всё ясно. Теперь я знаю, что делать, — спокойно и отчётливо произнесла Тятя, опустив глаза. Потом вдруг резко вскинула голову: — А что думает об этом молодой господин?

Хидэёри, до того момента хранивший молчание, сказал:

— Ничего нового. Я с самого начала знал, чем всё закончится, и ваши действия, любезная матушка и уважаемый господин Ооно, всегда казались мне бесполезными. Как видите, я был прав. — Он ещё немного помолчал и продолжил: — Матушка, господин Ооно, я хочу, чтобы вы прямо сейчас чётко уяснили себе, что бой, который мы дадим Токугава, будет нашим последним боем. Я требую, чтобы вы раз и навсегда отказались от надежды восстановить власть дома Тоётоми над страной. Сегодня же вечером я намерен объявить войну бакуфу. Откладывать этот шаг бессмысленно — каждый новый день будет лишь укреплять преимущество Иэясу.

Тятя бросила вопросительный взгляд на Ооно.

— Приготовления к войне уже завершены. Однако же мне думается, что нет необходимости торопиться с публичным объявлением, — заявил тот, к её облегчению.