все мои доводы, и чем взбалмошнее я становился, тем довольнее оно смеялось.

– Если все же я – твой сон, – кричал я, – то каким образом ты говоришь со мной по-английски?

– На каком языке я говорю с тобой?

– На английском! На моем языке! – говорил я, торжествуя. – И это доказывает…

– Ты совсем глупый? – смеялась тварь. – Разве я говорю на твоем языке? Ты говоришь на моем – обрати внимание и сам поймешь!

Теперь только я заметил, что мы действительно не говорим по-английски. Общение наше проходило на языке, который я хорошо знал и понимал, на котором свободно говорил и который не имел ничего общего ни с английским, ни с другими из мировых языков.

– Видишь теперь, как не прав? – говорило овальное порождение кошмара.

Я ничего не ответил ему, и несколько минут между нами висела пауза. Затем оно снова обратилось ко мне:

– У тебя есть изящный маленький револьвер. Возьми его, я хочу увидеть сон, где ты застреливаешься. Это должно быть очень весело.

– Я о таком не думаю! – крикнул я и забросил револьвер в угол камеры.

– А ты подумай! – сказала тварь, расплылась в размерах и на волнах своей скользкой плоти доставила оружие обратно ко мне. – Это прелестная огнестрельная штучка…

– Воспользуйся ей, если она тебе так понравилась! – выкрикнул я в ярости, бросился на подушку и заткнул пальцами уши.

Но это не помогло – я улавливал и понимал всякое ее слово так же хорошо, как и прежде. Всю ночь бдела эта мерзость близ меня, гримасничая и смеясь, и все настаивая, чтобы я свел-таки счеты с жизнью.

Когда я проснулся, надзиратель как раз открывал дверь, чтобы подать мне завтрак. Я быстро вскочил с кровати и отдал ему револьвер:

– Уберите эту вещь – да поскорее! Не хочу, чтобы этот мой сон оказался вещим!

В следующую ночь тварь вновь навестила меня.

– Очень жаль, – посетовала она, – что ты отдал тот маленький красивый пистолетик. Но не беда, ты все еще можешь повеситься на своих подтяжках – мне и так будет интересно и весело смотреть.

Утром я взялся грызть подтяжки и к обеду с превеликим трудом раскусил и разорвал их на мелкие кусочки.

Вскоре меня перевели в тюрьму. Вступить в борьбу с глупостью всего света, играть роль героя и мученика – таких амбиций у Оскара Уайльда никогда не было. Он мог жить так, как жил раньше, или не жить совсем. Но меня вовлекло в новую, доселе невиданную схватку. Я бился за жизнь, чтобы доказать чудовищу из сна, что она для меня все еще ценна! Самим фактом своего существования я намеревался опровергнуть бытие другого существа.

В Карфагене был расхож весьма любопытный вид казни: осужденного привязывали к столбу в положении лежа, после чего палач ломал ему первый сустав мизинца правой руки и уходил. Ровно через час он возвращался, чтобы сломать преступнику мизинец на левой ноге. Через час он ломал ему первый сустав мизинца левой руки, и еще через час – мизинец правой ноги. Перед лицом осужденного помещались большие песочные часы, так что он сам мог отсчитывать время; наблюдая за ними, он знал, что вот-вот явится мучитель и начнет калечить ему указательные пальцы, а за ними – большие, средние, безымянные, и всегда по одной фаланге, с осторожностью, не принося избыточного вреда. Затем наступал черед носа, предплечья, голени – каждой косточки в отдельности! Это была длительная процедура, и проходило несколько дней, пока палач ломал жертве позвоночный столб.

Теперь это устраивают иначе… и лучше. Время растягивают, а это – определяющее искусство при всех пытках. Смотрите-ка, Ханс, все мои кости целы, и все же я разбит в душе, и тело мое хворает. Два года в Редингской тюрьме ушло на слом Оскара Уайльда – а там, поверьте, знают свое дело. Тридцать третий – наилучшая реклама этому заведению!

Я рассказал это, чтобы продемонстрировать вам – моя борьба была не из легких: у твари из сна имелось предостаточно шансов на победу. Она являлась ко мне каждую ночь, а иной раз и днем. Ей так хотелось увидеть мое самоубийство в своем сне, что она указывала мне на новые способы, подчас абсолютно неожиданные.

Через год ее приходы сделались реже.

– Ты мне надоел! – сказала она как-то ночью. – Ты недостоин играть главную роль в моих сновидениях. Существуют другие вещи, более веселые. Думаю, рано или поздно вовсе я тебя забуду…

И знаете, Ханс, я думаю, она и впрямь мало-помалу меня забывает. Иногда, на один лишь миг, я являюсь ей во сне, но я чувствую, что моя жизнь, эта жизнь сновидения, гаснет медленно. Я не болен, но жизненная сила оставляет меня; это чудовище не хочет больше видеть меня во сне! Скоро оно совсем меня позабудет, и тогда я умру.

Вдруг Оскар Уайльд вскочил. Он крепко ухватился за выступ скалы – его колени дрожали, а усталые глаза широко раскрылись и, казалось, готовы были выйти из глубоких впадин.

– Вот, вот она! – вскрикнул он.

– Где?

– Вон там, внизу!

Он указал пальцем. Зеленовато-голубая вода перекатывалась там через скругленный временем камень и медленно текла дальше. И действительно, в этих глубоких приморских сумерках влажный валун походил на какой-то лик – сардонически-покровительственный, с широкой гримасой на губах.

– Но ведь это… камень.

– Да, разумеется, всего лишь камень. Думаете, Ханс, мне это невдомек? Но все же вот она, эта морда: этот демон каждой вещи способен придать любую форму, стоит ему только захотеть. Смотрите, как ему смешно!

Оно смеялось, этого нельзя было отрицать. Я вынужден был согласиться: камень со стекающей по нему водой выглядел именно так, как существо, описанное мне Тридцать третьим.

– Поверьте мне, – бросил Оскар Уайльд, когда шкипер на лодке сплавлял нас назад к Пунта-Трагара, – отбросьте любые сомнения. Уймите и свои человекоцентричные взгляды, ведь всякая человеческая жизнь и вся мировая история – лишь фрагменты сна, что видит о нас некая бесконечно чуждая, совершенно непознаваемая тварь.

Остров Капри

Май 1903

Шкатулка для игральных марок

Конфликт культур

Поскольку мир – сплошной обман,

Я из него уйду, печалью обуян.

Брейгель

В этот вечер я довольно долго прождал Эдгара Видерхольда. Я лежал на кушетке, а индус-служка медленно махал надо мною большим опахалом. У старого Видерхольда были в услужении индусы, которые уже давно последовали за ним сюда, а с ними вместе их сыновья и внуки. Индусы очень хороши – прекрасно знают, как нам надо прислуживать.

– Подойди, Дэвла, скажи своему господину, что