Ты был непревзойденным в ответе, да ведет тебя Аллах истинным путем,

Будь щедр с нами и окажи благодеяние и честь.

Немного помолчав, бедуин сказал:

— Я скину с двадцати пять, ибо я

Вижу, что ты остроумен, отсчитай же и получай!

— Клянусь Аллахом, далеко до тебя всем багдадским поэтам, брат арабов! — крикнул Хасан.

Пастух довольно улыбнулся:

— Да, у нас говорят, что я не из последних в мастерстве слагать стихи, но у нас есть и лучшие. А ты, всадник, не носишь ли имя Абу Нувас?

— Да, — ответил Хасан, не веря тому, что здесь знают его имя. — Разве ты слышал обо мне?

Пастух с обидой произнес:

— Мы были бы безродными, если бы не знали тех людей, что дали нам славу. Я не возьму с тебя денег, уводи хоть все стадо!

— Полно, брат мой, к чему мне овцы? Я хотел только испытать твое искусство в быстрых ответах, которыми, как я слышал, славятся все люди племени Кинда.

Хасан уже не знал, как ему отговорить пастуха, который упорно предлагал ему всех овец с собакой в придачу, и ему удалось избавиться от степняка только сложив песню, прославлявшую племя южных арабов. Наконец они расстались, и поэт, боясь, что длинноногий бедуин нагонит его, пустил коня рысью.

От становища Бану Кинда отправлялся в Дамаст небольшой караван, как раз такой, как хотелось Хасану. Среди путников оказалось несколько египетских купцов, не очень богатых, но и не бедных, которые возвращались в Фустат — столицу египетского наместничества. В дороге было скучно, и, чтобы развлечся, один из них по имени Абу Разин, смуглый худощавый человек, по виду суровый, а на самом деле легкомысленный весельчак, стал рассказывать забавные истории о неверных женах. Он давно знал своих спутников-купцов, а приглядевшись к Хасану, стал доверять и ему, поэтому говорил о чем вздумается.

— Рассказывают, — шептал он, таинственно расширив глаза, — что халиф Харун очень любит одного шута по имени Ибн Абу Марьям и прощает ему все.

Однажды, когда халиф проснулся после попойки, он стал будить своего шута, чтобы помолиться вместе с ним. Но тот оттолкнул его и сказал: «Эй, ты, чего тебе надо, иди по своим делам, утро наступит тогда, когда я высплюсь». А другой раз халиф стал молиться, а Ибн Абу Марьям смотрел на него. Когда Харун произнес слова молитвы: «Что же я не поклоняюсь тому, что явилось мне?» — шут подхватил: «Я не знаю, человек, почему ты не поклоняешься, ей-богу!» И халиф не наказал его, а только засмеялся.

А еще при дворе халифа есть поэт Ибн Хани, и это такой еретик и распутник, какого свет не видел. Но он любит простой народ и всегда заступается перед халифом за людей.

Хасан насторожился. Он знал, что о нем рассказывают разные истории, но сам никогда не слышал их — наверное потому, что в Багдаде почти все знали его в лицо.

— А что это за Ибн Хани? — спросил он.

Абу Разин оживился:

— О, о нем можно рассказать многое. Его прозвище Абу Нувас, и родом он из южных арабов. Он воспевает вино и распутство, но не боится сказать и самому халифу правду в глаза. Один раз, например, когда Харун поссорился со своей любимой женой, госпожой Зубейдой, Абу Нувас стал восхвалять в красноречивых стихах красоту других женщин, и халиф утешился. Тогда Зубейда послала своих слуг в дом Абу Нуваса, чтобы они избили его, но Абу Нувас скрылся у одного мясника, и народ защитил его.

А еще я знаю одну историю, которую рассказывают у нас в Египте. Как-то Харун сидел в своих покоях, и с ним была любимая чернокожая невольница госпожи Зубейды по имени Халиса, которую ее госпожа посылала как соглядатая к халифу. Халиса была напряжена в драгоценные одежды, а на шее у нее блестело алмазное ожерелье. В это время к халифу вошел Абу Нувас и произнес свои стихи, но халиф не обратил на него внимания. Разозлившись, Абу Нувас вышел и написал мелом на дверях покоев:

«Пропали мои стихи у вас на дверях,

Как пропало ожерелье на Халисе».

Когда слуги увидели, что написал Абу Нувас, они доложили это халифу, и тот разгневался и приказал позвать поэта. Но тот, проходя мимо, стер кончик буквы «айн» и смысл стихов изменился.

Когда разгневанный Харун спросил Абу Нуваса, что написал тот на дверях, тот прочел:

«Мои стихи осветили ваши двери,

Как ожерелье осветило Халису».

Второй египтянин отплевывался:

— Все они там бездельники и безбожники, и даже сам халиф, сохрани меня Боже, тоже не лучше, если терпит у себя такой срам.

Абу Разин рассказывал еще что-то об Абу Нувасе, а Хасан задумался. Он нисколько не был обижен услышанными историями, напротив, это ему льстило. Но удивляло легковерие этих людей — они принимают за чистую монету все, что слышат, потому-то их так легко обмануть. Им кажется, что поэт, получивший доступ ко двору халифа, — баловень судьбы, бездельник. «Может быть, еретик и распутник, но никак не бездельник» — пробормотал про себя Хасан.

— Что ты сказал, брат мой? — спросил Абу Разин.

— Я дивлюсь распущенности нравов при дворе нынешнего владыки, — ответил Хасан.

Дамаск ослепил яркой зеленью деревьев, белизной стен, оглушил шумом толпы, казавшимся особенно сильным после степной тишины. В этом городе была своя красота, отличная от всех других городов, где побывал поэт, чувствовалось что-то чужеземное. Устав с дороги, он не выбирал и остановился вместе со своими попутчиками в первом же постоялом дворе. Когда утром вышел на улицу, его поразила непривычная для него прохлада. По сравнению с Багдадом здесь было намного тише, даже торговцы, казалось, зазывали покупателей вежливее и благозвучнее.

Хасан уселся на пороге, наслаждаясь свежестью весеннего воздуха и ароматом незнакомых ему цветов, густо расцветших на невысоком дереве с кривыми ветвями. В этот ранний час улицы пустовали: изредка проезжал крестьянин на осле, проходили набожные мусульмане на утреннюю молитву. Из-за угла показался какой-то высокий человек. Он вел за руку мальчика, внимательно рассматривавшего окружающие дома. Увидев Хасана, мальчик потянул за руку человека, и они подошли к нему.

Присмотревшись, Хасан понял, что мужчина слепой, а схожий с ним внешностью мальчик, наверное, сын, указывает ему дорогу. Он подвел отца почти вплотную к Хасану и остановился.

— Привет тебе, брат мой, — сказал слепой.

— И тебе привет, — с невольной жалостью ответил Хасан. Слепой отличался высоким ростом, красивыми правильными чертами, но все лицо покрывали шрамы от оспы — наверное и ослеп от этой страшной болезни.

— Послушай, человек, — продолжал слепой, — мне передали, что на этом постоялом дворе остановился поэт из Багдада по имени Абу Нувас. Ты не слышал о таком?

Хасан засмеялся:

— А откуда тебе известно, что поэт по имени Абу Нувас прибыл в ваш город?