Всё-таки у меня не только красивая, но и очень умная дочь. Она не стала переспрашивать и удивляться, а села и задумалась.

— Если они не актёры, то кто же тогда мы? — задала она именно тот, единственно правильный, вопрос.

Жаль, ответа на него у меня не нашлось.

***

На пробежке меня догнал мотоцикл. Винтажный, красивый, громкий, с коляской. Не разбираюсь в моделях, но сам по себе бензиновый двигатель сейчас способен разорить на одних налогах.

— Это мамкин, — небрежно бросил управляющий им Степан. — Она коляску привинтила, когда я родился.

Мотоцикл покатился рядом, приятно рокоча мотором на низких тонах. В коляске сидит, завесившись дрэдами, мрачная Отуба, сзади Степана пристроилась, небрежно свесив ноги на одну сторону, Джиу.

— Не слишком заметно? — спросил я её.

Девочка спрыгнула с мотоцикла и легко побежала рядом.

— В самый раз. Есть время прятаться, есть время блефовать. Пусть думает, что мы не боимся.

— Спрашивать, кто именно, нельзя?

— Ты знаешь ответ.

— Он звучит как хлопок одной ладони? — меня всегда бесит, когда начинают делать сложные лица и отвечают на вопросы аллегориями.

— Именно.

Она звонко хлопнула ладошкой по кожаному сидению:

— Езжайте, Стёп, работаем по плану.

Мотоцикл рыкнул, набрал скорость и укатил вдаль.

Мы с Джиу какое-то время бежали молча, почти касаясь локтями, и я не выдержал первым. Ещё одна пробежка похерена.

— Что тебе надо, странное ты создание? — спросил я, останавливаясь.

— Ты знаешь, что.

— Я работаю над этим.

— Чем больше ты тянешь, тем больше коробок откроется. Тебе не жалко бедных пушистых котиков? — она сложила руки кошачьими лапками, прижала их к груди и сделала жалостные глазки.

Вышло очень трогательно.

— Чертовски жалко, — вздохнул я, — да и надоело смертельно.

— В том то и дело, что смертельно. В том-то и дело.

На этой оптимистической ноте мы расстались. Джиу пошла «работать по плану», каким бы он ни был, а меня ждал очередной сеанс мозголомки.

Как бы Наблюдателю так извернуться, чтобы вообще никаких коробок не открывать?

***

— Помоги открыть! — бросил мне Микульчик. — Не видишь, заело!

У капсулы надрывается тревожный зуммер, панель пылает красным, на ней скачут какие-то цифры. Даже мне понятно, что так быть не должно.

— Да быстрее же!

Наверное, это должны делать какие-то специальные люди, но, когда взвыл сигнал, мы с Микульчиком шли по коридору мимо.

— Блокировка, блокировка, да чёртова блокировка же… — приговаривает доктор, стуча маленьким кулачком по кнопке аварийного открывания.

Я же просто берусь за ручку, приседаю и со всей дури тяну вверх. Раздаётся хруст, щелчок, крышка поднимается. Иногда удобно быть тупым, но сильным.

Худая, почти безгрудая чернокожая женщина лежит в мягком силиконовом чреве. Она обнажена, лицо её безжизненно, ключицы и кости таза выпирают, в руки вживлены системы питания, лобок закрыт системой выведения. Она как будто шевелится, но это работают контактный миостимулятор и противопролежневый массажёр.

— Вытаскивай, вытаскивай! — суетится Микульчик.

Подхватываю лёгкое тело, осторожно вынимая из капсулы. Оно упругое, неподатливое и холодное. На мой немедицинский взгляд, мертвее мёртвого. Микульчик торопливо отсоединяет трубки, обрывает с кожи датчики, я кладу женщину на процедурный стол.

— Какого чёрта сигнал сработал только сейчас? — восклицает доктор. — Она ведь…

Но тут прибежал младший медперсонал и перехватил инициативу. Началась суета, крики, выяснения кто виноват, — но реанимационными мероприятиями никто заниматься не стал. Я не ошибся, она умерла. Этот котик вышел из суперпозиции неудачно.

— Пойдём, — сказал расстроенно Микульчик, — медицина здесь бессильна.

— А откуда тут негритянка? — спросил я в коридоре. — И, кстати, не дофига ли капсул? В одном этом помещении их больше, чем было вообще?

— Вопросы, вопросы… Забудь, что ты это видел.

— Микульчик, ты ж меня знаешь.

— Да, ты заноза в жопе ещё та. Поднимись потом на крышу, расскажу, что могу.

***

— Антон, давайте поговорим о том, как сказалась смерть родителей на вашей взрослой жизни.

Контроль и спокойствие. Спокойствие и контроль. Я уже не тот, что был раньше, я холоден, как айсберг, об который убился «Титаник». А вот в первой африканской командировке у меня кукуха выскочила дальше горизонта. Что-то задавленное годами детдома, армии, учёбы, тренировок, университета и самодисциплины вдруг развернулось во мне, как слетевшая со стопора пружина, как только я вдохнул эти запахи: сельвы, пороха, крови, пота, плохого виски и отменного безумия.

Сейчас никто не вспомнит того конфликта, освещать который меня послали. Даже местные не помнят, кто кого резал на этих землях в таком-то году, потому что там в каждом году кто-то кого-то режет. Я болтался по стране с группой ЧВК-шников, которая защищала интересы аффилированного с государством, но совершенно (разумеется) частного капитала. Ровно в той степени частного, чтобы нельзя было сказать: «Это международное вмешательство». Просто горнодобывающая компания с офшорным капиталом защищает свою капиталистическую собственность. А вот эти ребята на танках и вертолётах — просто вахтёры на проходной.

Африканская специфика в том, что крышу у любого европейца сносит капитально и неизбежно. «Бремя белого человека» ощущается настолько весомо, что психика от него натурально хрустит.

С одной стороны, ты тут почти бог уже потому, что белый и на твои скромные командировочные можно купить… Да всё можно купить. И всех. В том числе, в прямом смысле слова.

Молодую и даже (по местным понятиям) симпатичную негритяночку мне предложили за сумму столь скромную, что у нас не хватит в приличный ресторан даму сводить. Предложили не на час и не на ночь — насовсем. В полную собственность. Хочешь выеби, хочешь — съешь. И нет, это не преувеличение. Страну уже лет пятьдесят терзала бесконечная гражданская война, и каннибализм начинался там, где заканчивался асфальт. Я, разумеется, аккуратно отклонил сие заманчивое предложение. Девушка (скорее, девочка,