— В жизни бы не догадалась! — ахнула Надежда. — Хотя постоянно мерещилось, что где-то эту рыжую рожу я уже видела. Так это на фотографии… Как это до вас дошло?

— Поживи с мое, — нравоучительно изрек Костов, — тогда, может быть, и ты догадаешься. Не знаю, как получилось. Вдруг пришло в голову — и все. Очень большое впечатление произвела на меня Валентина Чугарь… Тебе не пора домой?

У Костова на сегодня оставалось еще одно дело, в котором надежная Надежда была ему совсем не помощница.

Надежда засуетилась, выскочила в коридор и через минуту вернулась, как обычно, с продуктовым пакетом в каждой руке. Она постояла в дверях, повернулась, сделала пару шагов к выходу, потом возвратилась и опять встала в дверях, замялась. «Странно, — подумал Костов, — я перестаю обращать внимание на ее жуткий прикид». Сегодня Надежда была облачена в неизменные шпильки, «дольчики» (плотные колготки с цветным рисунком), шифоновую розовую юбку и непромокаемую синюю куртку «Адидас». На шее блестело колье — бижу с перламутром. Все это великолепие больше не травмирует ни глаз, ни мозги. «Привыкаю, что ли?» — удивлялся Костов.

— Антон Сергеич! — решилась наконец она. — Не хотите сегодня у нас поужинать? Я плов приготовлю. Андантинов давно просил…

— Спасибо, Надежда. Но, думаю, это было бы уже слишком, — улыбнулся Костов.

— Тогда я пойду, — сказала Надежда, не двигаясь.

— Привет Андантинову, — поощрил ее Костов.

На улице накрапывало. Ранний вечер, а уже серо, сумрачно, мрачно. Красиво. Небо булыжного цвета. Лужи, женщины под зонтиками, студентки с намокшими волосами и мокрыми блестящими хохочущими лицами, запотевшие стекла очков на носу у прохожего дядьки — солидного, гладкого и важного мужчины, прикрывавшего лысину газеткой. Листья, как к зеркалу, прилипли к мостовой. Под козырьком над входом в метро мокрые дворняги спасаются от дождя, отдыхают, уткнув грязные морды в собранные кучкой грязные лапы. Шум — монотонный, расслабляющий, первобытный шум дождя, на это накладываются грубые звуки города: автомобильная сигнализация, крики, обрывки глупых разговоров, которые ведут между собой каждый день горожане, шарканье дворницкой метлы по тротуару, шлепанье подошв по воде, натужное звяканье троллейбусного мотора.

Костов не спешил. Не хотелось прятаться от капель, было приятно подставлять щеки под дождевую морось. И нужно было подумать. Что он скажет? Как он скажет?

Он поймал машину, назвал адрес и, пока ехал, решал. В мокром парке перед больницей почти не встречались прогуливающиеся — многие почему-то боятся дождя. Но, по мнению Костова, именно пустой мокрый парк, не изуродованный присутствием людей, был прекрасен. Костов взглянул на многоэтажное здание больницы — стеклянный парадный вход светился изнутри огнями, у гардероба выстроились очереди, на крыльце толклись люди в мокрых плащах — сегодня был день посещений. Ему захотелось постоять, он не спешил оказаться внутри, среди суетящихся посетителей. На дальней аллее слева от него мелькнул черный зонтик и женская фигурка под ним — она казалась неимоверно миниатюрной, неправдоподобно тонкой. «Это не она», — подумал Костов и двинулся по посыпанной битым кирпичом дорожке к просвету среди деревьев, где ему привиделась девушка. «Прямо как на полотне Левитана «В Сокольниках»…» — поиронизировал он.

Внутри пустынных аллей шум дождя усилился. Костов передернул плечами от свежести и попадающих за ворот куртки струек. Остановился и посмотрел по сторонам — ни души кругом. И опять мелькнула та же фигурка в черном длинном плаще под зонтом — на этот раз она появилась впереди, на берегу крохотного пруда. Дождь мешал ему толком разглядеть, кто это был. Костов снова начал приближаться к девушке, каждую секунду опасаясь, что она вдруг опять исчезнет. Он сошел с дорожки на газон и двигался, стараясь не поскользнуться на мокрой траве. Чем ближе он оказывался к берегу пруда, тем отчетливее становилась картинка — да, девушка в черном плаще до пят стоит спиной, головы не видно, вся верхняя часть тела закрыта большим мужским зонтом. Кто это? «Это не она», — снова подумал Костов и позвал: «Алина!» Зонт медленно, как локатор, повернулся, и он увидел ее лицо, ослепительно белое на фоне черной материи, сверкающее. Это была она.

— Алина! — повторил Костов, подходя к ней. — Что вы здесь делаете? К вам, наверное, пришли…

— Аркадий должен был прийти, — ответила она, не удивившись появлению Костова, как-то безучастно. — Потому-то я и сбежала. Идите под зонт, что вы мокнете? От одного вашего вида во мне грипп разовьется.

Костову пришлось принять у нее ручку зонтика — иначе купол просто сел бы ему на голову. Стоять с ней под зонтом среди дождя в парке было приятно, и время торопить не хотелось, но пора было приступать к делу. «Ты слишком разнежился», — поставил себе диагноз Костов.

— Я пришел… — начал он.

— Я все знаю, — перебила его Алина. — Мне звонила ваша напарница. Но даже если бы не звонила… Мне кажется, я это давно знала, постепенно догадалась. Я все знаю. И… и я не знаю, что сказать. И не знаю, что делать. И я боюсь, что будет, знаете что? Абдулову на канале Огульновского больше не работать, он уйдет. А я… я последую за ним. Представляете? Он, по сути дела, соучастник убийства Олега, он меня купил, он все время всем врал. А я последую за ним, несмотря ни на что. Сгорая со стыда, презирая себя, но последую. Я боюсь, что не смогу ему противиться — он уже обрисовал мне перспективу, он настаивает. Что мне делать? Я не хочу быть прикованной к нему всю жизнь.

— У вас все будет хорошо. — Костову и впрямь так казалось.

— Вы осуждаете меня? — Алина, до этого момента говорившая, упершись взглядом в носки своих туфель, с задержкой медленно подняла лицо и посмотрела прямо в глаза Костову.

— Нет. Совсем нет, — улыбнулся он.

Костов почему-то вообразил ее вдвоем с Юлькой, ведь Алина всего на несколько лет старше его дочери. Ему представилось, как они шушукаются, смеются, близко склонясь друг к другу блондинистыми головами. Он всегда любовался дочерью, мог наблюдать за ней часами — для него это была лучшая на свете психотерапия. Костова забавляло, как его чадо, юное, красивое, хрупкое, которое он не мог воспринимать как взрослого человека, с важным видом хлопочет на кухне, готовя ему ужин, покрикивает на него, чтобы не путался под ногами, с трогательной сосредоточенностью гладит его рубашку… Юлька тоже имела обыкновение задать какой-нибудь экзистенциальный вопрос вроде «Что со мной будет?» и воззриться на Костова трагически, горестно, с неподдельным отчаянием на розовощекой мордахе. Она не могла увидеть себя со стороны и почувствовать, что все это выглядит так по-детски, а потому — светло, чисто и безоблачно, что все это детское отчаяние через секунду улетучится и забудется. В такие минуты Костову не удавалось сдержать улыбку или даже смех, чего Юлька искренне не воспринимала. Она понимала только, что ее не принимают всерьез, и обижалась… И как на нее похожа Алина.

— Нет, совсем нет, — повторил он.

Они немного постояли молча.

— Можно я позвоню вам потом, после всего? — спросила Алина.