— ДАМИ И ГОСПОДА! — объявил он очень громко, с легким акцентом неизвестного происхождения. — Та-а-анцю-ющие обезя-а-анки! — Слова вытекали у него изо рта лениво, будто расплавленный воск. Прю подумалось, что он, наверное, пьян.

На краю сцены находился музыкальный уголок, состоящий из помятой трубы, небольшого барабана и свистульки. После этих слов стоявший там мальчуган — примерно ровесник Кертиса — поднял трубу ко рту и извлек из нее довольно жалкую фанфару.

Вход в палатку снова раскрылся, и темный силуэт вытолкнул на освещенную арену двух макак. На головах у них были одинаковые фески. Выглядели обе растерянно. Пока они добирались в центр круга, ведущий принес два обруча, дико их раскручивая.

— Сичас обезянки прыгнют. В о-о-обрючи! — Он целеустремленно подошел и помахал обручами у них перед носом. — Пригайте! — воскликнул он. — Пригайте!

Зверьки в замешательстве уставились на него.

Извергнув целый поток ругательств на неопределяемом языке, ведущий сурово шагнул к макакам и вполголоса их побранил. Потом вернулся на свое место и поднял обручи.

— Пригайте, обезянки, пригайте! — заорал он.

Одна из макак подошла к обручу и лениво пролезла в него — сначала одной ногой, потом другой. Вторая разглядывала что-то на земле; после недолгого изучения она схватила это нечто своими маленькими пальчиками и запихнула в рот. Мальчик извлек из трубы еще один печальный всплеск, и макак погнали со сцены.

— Печальное зрелище, — прошептал Септимус в ухо Кертису. Тот только кивнул.

— Может, тут какой-нибудь другой Эсбен? — спросил мальчик тихонько.

— Наверное, он позже выйдет, — предположила Прю.

Все последующее представление оказалось самой жалкой пародией на цирк, какую они только видели. Обезьянки выступали неохотно, но даже они отличались большим рвением, чем пожилой слон, который приковылял на сцену с энтузиазмом ребенка, которого ведут к зубному врачу. Львы были определенно коматозные, а «танцующие белки», наоборот, до того гиперактивные, что пулей вылетели из палатки и бросились к выходу — судя по всему, чтобы вернуться к своим собратьям, на свободу. Их дрессировщик, толстяк в слишком тугом костюме, не переставая улыбаться зрителям, выбежал следом — но Прю успела заметить, что и у него руки вполне себе настоящие. С каждым новым провалом ведущий сердился все сильнее и, соответственно, трезвел на глазах. Гневно потопав ногами на убегающих, он посовещался с дрессировщиком за кулисами и решил перейти сразу к главному номеру.

Выйдя в центр арены, он с нарочитым задором обратился к аудитории (которая к тому времени еще уменьшилась — двое подростков покинули зал, безудержно хохоча, вскоре после бегства белок):

— Дами! И господа. Па-а-азвольте при-и-идставить: Эсбен Ви-и-иликолепни-и-ий!

Кертис в волнении схватил Прю за руку.

Палатка снова распахнулась, и на сцену неторопливо вышел огромный черный медведь. Он, как все медведи, передвигался на четырех лапах, но что-то ему мешало. Только когда зверь добрался до центра арены и впечатляюще поднялся во весь свой немалый рост, Прю с Кертисом поняли, в чем дело: вместо передних лап у него были два золотых крюка.

Кертис ахнул; Прю тихонько вскрикнула. Мужчина с пакетом арахиса повернулся к ним и шикнул.

— А сичас Эсбен покажет вам свои изюмительние спа-а-асобности! — провозгласил ведущий, подкатывая к стоящему зверю мяч. Эсбен послушно влез на него и покатился по сцене, опасно балансируя на задних лапах. Ведущий не особенно контролировал происходящее: казалось, Эсбен сам прекрасно знает, что от него требуется. По команде ведущего он спрыгнул с мяча; Прю, Кертис и двое взрослых громко захлопали. Прю все еще не могла оправиться от изумления, вызванного столь неожиданным обманом ожиданий. Они искали мужчину; а нашли, естественно, медведя. Кроты ведь не видели и, судя по всему, не различали Вышних — какое им было дело до того, к какому именно виду принадлежит их зодчий?

На аплодисменты в шатер забрело еще несколько праздношатающихся посетителей парка, так что аудитория немного увеличилась. С помощью человека медведь водрузил на лапу широкую жестяную тарелку и принялся вертеть, правым крюком раскрутив ее на изгибе левого. Затем ведущий театральным жестом подал Эсбену железную палку, которую тот поставил на тарелку. Сверху опустили еще одну тарелку, и теперь вращалась уже вся эта конструкция. Растущая толпа одобрительно заголосила.

— Неплохо, — тихонько заметил Септимус.

Представление продолжалось; Эсбен выполнял самые невероятные задания как-то уж слишком сознательно, словно обладал невообразимым для своего вида интеллектом. Зрители только изумленно вскрикивали, но Прю с Кертисом, смотря выступление, окончательно убедились: без лесной магии тут дело не обошлось. Сомнений быть не могло.

В финале Эсбен исполнил изумительно сложный смертельный номер с поставленными друг на друга перевернутыми стульями, горящим обручем и тросом, тянувшимся с потолка до земли. Забравшись на стулья, медведь зацепился крюками за трос и с умопомрачительной скоростью спустился с потолка, проскользнул, невредимый, через горящий обруч и под восхищенные крики появился перед уже наполовину заполненными трибунами. Успех последнего выступления заставил всех забыть о провальном начале. Эсбен спас представление. Циркачи поклонились уставшим хлопать зрителям — к их восторгу, поклонился и Эсбен — и, развернувшись, снова скрылись в палатке. На трибунах зажегся свет; вернулся кассир и стал выгонять всех из шатра.

План действий был очевиден.

У входа за кулисы скучал все тот же охранник. Заметив подходящих ребят, он улыбнулся, обнажив короткие пеньки передних зубов.

— Никак медвежата явились повидаться с папашей?

Кертис нахмурился.

— Нам просто очень хотелось его увидеть.

— Вы не пустите нас к нему? — спросила Прю, включив все свое обаяние.

— Они собираются, — ответил охранник. — В Пендлтон едут. Или еще куда-то. У них сейчас нет времени с поклонниками возиться.

— Ему нельзя уезжать! — против воли воскликнула Прю.

— Нам очень-очень нужно к нему, — сказал Кертис с растущим нетерпением. — Вопрос жизни и смерти.

— Вот, значит, как, — сказал охранник, скучающе разглядывая ногти. — Вам надо к медведю. К цирковому медведю. По вопросу жизни и смерти.

— Долгая история, — вставила Прю, — но в общем, да.

— Пожалуйста? — добавил Кертис умоляюще.

Охранник посмотрел на них обоих, перебегая взглядом с девочки на мальчика и обратно. Усталое равнодушие на его лице сменилось смущенной жалостью.

— Нельзя, — сказал он наконец.

Ребята уныло побрели прочь. Звуки ярмарки потихоньку замирали в вечернем воздухе; зазывалы и торговцы заканчивали работу и собирались. Начался редкий дождь. Тяжелые капли шумно падали в грязные остатки талого снега, что лежали на земле и в колеях дороги. Из шатра доносились мужские голоса, раздававшие короткие команды. Всего через несколько секунд купол вдруг покосился и стал опадать, будто сдувающийся шарик. Его тут же принялась разбирать бригада рабочих, которые по мере продвижения плевались и ругались с все большим мастерством. Прю накинула капюшон и нахмурилась.