ЛН: А какова судьба самого фильма? Была ли она столь же успешной, как у «Защитника Седова»?

ЕЦ: Нет, она не была столь успешной. Я снимал эту картину еще при советской власти, а закончил в 1990 году. Были какие-то показы, о которых я даже не знал. Однажды мне позвонил человек из Высшей партийной школы при ЦК КПСС и сказал: «Вы в курсе, что завтра будут показывать ваш фильм у нас в Большом зале, – зал на тысячу или больше даже человек. – Если вы хотите посмотреть на впечатление, приходите, вам заказан пропуск».

Я пришел туда. Действительно, был пропуск. Присутствовала некая дама, которая организовывала просмотр. Она очень удивилась: «А кто вас сюда пустил?» Я сказал: «Мне позвонили…» «А кто вам позвонил?» Отвечаю: «Я вам не скажу, кто позвонил».

Я остался смотреть картину. И когда она закончилась, эта дама, указуя на меня пальцем, закричала: «Вот тот негодяй, который снял этот чудовищный клеветнический фильм!» – и так далее. Я думал, меня просто разорвут на куски. Меня окружили, начали кричать… На что я сказал, что все это правда, и ни одного слова лжи в фильме нет.

Я вышел в вестибюль. Мимо шли люди, которые меня разглядывали, словно какой-то зоологический невиданный экспонат. Я их, видимо, потряс, потому что кто-то вообще стал убегать из зала с выражением такого ужаса на лице, будто их всех сейчас схватят и расстреляют только за то, что они посмотрели этот фильм. Но некоторые люди, проходя мимо, подмигивали или что-то в этом роде… А один человек сказал: «Потрясающий фильм! Просто очень здорово!» – только он произнес это как бы одной половиной лица. А потом подошел другой человек, который сказал: «Дней через десять мы начнем наводить порядок в этой стране, и я лично позабочусь, чтобы вы висели на первом фонаре». Я ему ответил: «С удовольствием составлю вам компанию на этом фонаре, но если вас там не будет, то извините». И через десять дней произошли события в Вильнюсе. А, может быть, чуть больше. Вот тогда я, конечно, немножко напрягся.

ЛН: Но, так или иначе, «Повесть непогашенной луны» стала вашей последней художественной работой. После этого вы ушли в документальное кино…

ЕЦ: Потом было много всяких разных обстоятельств. Но после этой картины, сколько бы я ни подавал на какие бы то ни было фильмы – трагедии, комедии, драмы, даже на детские фильмы пробовал, – никогда больше я не получал денег на игровые постановки.

ЛН: То есть, это было не ваше лично решение, а вынужденное?

ЕЦ: Это было абсолютно вынужденное решение. Потом мне кто-то сказал, что наверняка я попал в какой-то «черный список», где было велено денег мне больше на игровое кино не давать.

ЛН: Но ведь сейчас же никакие директивы тех времен уже не работают, но вы, тем не менее, к игровому кино больше не подступаетесь. Почему?

ЕЦ: Вы напрасно думаете, что эти директивы не работают. Я полагаю, что как раз сейчас они работают все сильнее и непосредственнее, потому что многие из тех людей, которые занимались организацией, скажем, вильнюсских событий, сделали карьеру и занимают гораздо более высокие посты. Я что-то не слышал, чтобы кого-нибудь уволили за это из органов. Я думаю, что это было занесено как некое служебное достижение им в актив.

ЛН: Но вы бы хотели снять игровой фильм?

ЕЦ: Конечно, я бы хотел. У меня есть пять – шесть сценариев.

ЛН: Однако ваши документальные проекты поддержку находят, да?

ЕЦ: Бюджет, который дает государство на наши документальные ленты – это ничтожные деньги. Поэтому приходится как-то исхитряться. С каждым фильмом я зарабатываю все меньше, и последняя картина в этом смысле стала рекордной. Я не только ничего не заработал, но еще и остался должен.

ЛН: Как так получилось?

ЕЦ: Продюсеры взяли деньги из другого своего проекта, чтобы дать мне возможность закончить работу. Но это не потому, что я плохой профессионал или режиссер, а потому что переход на цифровые технологии оказался слишком быстрым и возникла масса технических трудностей, разрешать которые умеет очень мало людей. Материалы, снятые на DVCAM, или на miniDV, или на DVD, или на Betacam вместе не монтируются, потому что цифровые технологии монтажа приводят к проявлению стробоскопа, интерлейсинга и прочих, чисто технических неожиданностей, бороться с которыми умеют немногие.

ЛН: Евгений Васильевич, а в чем для вас разница между подходами режиссера-документалиста и игровика?

ЕЦ: Для меня нет никакой разницы, потому что я стараюсь делать кино с полной отдачей, делать так, чтобы обязательно посмотреть каким-то новым взглядом на персонажа или на проблему, чтобы была какая-то тайна, прежде неведомые сведения, информация. В общем, чтобы я рассказал нечто новое и неожиданное, чтобы в фильме была какая-то интрига, заставляющая досмотреть его до конца.

Игровое кино я, наверное, делаю так же, как и все. Только уделяю довольно много внимания изображению, композиции, прежде всего, фактурам. А если речь идет о документальном кино, то мои фильмы в очень большой степени диктуются самим материалом. Я сначала монтирую изображение и только потом под него подкладываю текст.

Обычно на телевидении работают диаметрально противоположным образом – пишут сценарий, который утверждается. Под текст подкладывают изображение. Шаг вправо или шаг влево – расстрел. Я считаю, что все-таки фильм – это визуальное искусство, мы живем в визуальном мире. Восемьдесят семь процентов информации человек получает через глаза. А через все остальные чувства – то, что осталось. Поэтому изображение, его композиция очень часто работают, адресуясь к каким-то внутренним механизмам зрителя, совершенно без участия рассудка. И это довольно эффективно, как мне кажется.

ЛН: Евгений Васильевич, а зачем вы делаете кино? Есть ли у искусства какие-то задачи, как вам кажется?

ЕЦ: Это вопрос, на который, по-моему, еще никто вразумительно не ответил. Наверное, я делаю это потому, что испытываю… неодолимое желание что-то рассказать. Не так, как это уже много раз рассказывалось другими людьми. Сюжетов, как мы знаем, очень немного, формы повествования довольно стандартные, как в текстах, так и в изображении.

Мне кажется, что моя задача – рассказать правдиво и объективно о людях, которые того заслуживают. Потому что наша отечественная история, особенно ХХ века, она вся мифологизированная, а то и изолгавшаяся. И что ни возьми, обо всем созданы какие-то фальшивые образы, легенды, которые заменяют собой реальную историю и реальные проблемы.

ЛН: В последнее время вы делаете документальные фильмы-портреты. И сейчас тоже хотите говорить о людях…