– Это наш с тобой последний разговор, – вздохнула старая волшебница и поднялась с маленького отесанного пенька, которых вокруг было натыкано в изобилии вместо стульев. – Прощальный… – добавила она. – В известном смысле меня с тобой уже нет.

– Но ведь я вижу тебя и осязаю, – робко подняла на нее глаза внучка.

– Это – только видимость. Иллюзия, – улыбнулась друидесса. – Но это не страшно. Мне не страшно уходить сейчас. Сейчас, когда у меня есть ты. Такая…

Последнее слово друидесса произнесла с чувством нескрываемой гордости, и это была гордость за нее, Эгле, маленькую и жалкую девчонку, знающую лишь несколько простеньких заклинаний и не осознающая еще себя как подобает волшебнику в этом запутанном и жестоком мире.

– Ну-ну, – ласково подбодрила ее уходящая из мира людей волшебница. – Я за тебя спокойна. Ответь мне лишь: что ты думаешь обо всем этом? О Яне?

– Не знаю, – покачала головой Эгле. – Мне он очень нравится… нравился… – сама не зная почему, поправилась она. – Но теперь мне кажется, что это чувство было какое-то странное… словно он казался мне каким-то маленьким, беззащитным… все время хотелось его ободрить, поддержать.

Она замолчала, а затем исподлобья взглянула на старуху с затаенным ужасом.

– Ты думаешь, бабушка, это чувство такое…

– Материнское? Это ты хочешь сказать? – друидесса чуть не расхохоталась. – Ну, сама подумай, откуда этому взяться в тебе – молодой, глупой, непослушной девчонке, за которой самой нужен глаз да глаз? Разве такое может быть?

– Наверное, не может, – тихо произнесла девушка.

«Смятение чувств», – подумала старая волшебница. «Это ничего. Она сама найдет для него выход, а я только ее слегка подтолкну. Я знаю, что этот путь светел. А на другие меня уже не остается».

– Вот видишь, мой птенчик, моя ласточка, моя глупая дурашливая змейка! – улыбнулась Ралина, собрав все свои ускользающие силы души и тела. – На свете не бывает такого. Просто не бывает. Поэтому будь покойна – это вовсе не то, что ты подумала, – солгала она, может быть, впервые в жизни – от чистого сердца и с твердой уверенностью, что эта ложь – непременно и исключительно во благо. И тут же почувствовала, как в глазах у нее на мгновение потемнело, а затем – снова и снова.

«Вот оно», – с грустью подумала Ралина. «Вот как оно бывает на самом деле. Тьма застилает глаза и душу. Она все-таки остается последним в жизни, эта тьма. Но может быть, свет будет потом? Посмотрим…»

– Что с тобой, бабушка: – Эгле тревожно смотрела на друидессу, ей только что показалось, что та слегка покачнулась.

– Ничего, моя хорошая, – медленно проговорила Ралина сухими, стремительно белеющими губами. – Теперь тебе нужно будет уйти, но помни: возможно, сегодня ты, наконец, увидишь свою судьбу. Того, кто привиделся тебе тогда, в Зеркале Валанда, только лишь темной фигурой. Мне даже кажется, что этого человека ты уже видела прежде, и не раз. Порой… – старая друидесса почувствовала, что сердце ее тихо начинает куда-то опускаться, и судорожно вздохнула, ловя остатки сил. – Порой темное – это не то, что нам кажется. Порой это просто – кусочек света, всегда освещенный другим светом, неизмеримо большим, и оттого – не столь заметный на его фоне. Но зато он хорошо виден во тьме. Попробуй в этом темном разглядеть чистое, искреннее и доброе. Я думаю, ты сможешь…

А теперь, – прошептала старая волшебница Ралина, Верховная друидесса балтов и полян, – мы должны проститься. Время мое на исходе. Скорее, ты должна повернуться и увидишь перед собой тропинку. Торопись – ее уже охватывает огонь, а тебе со мной еще очень рано.

Эгле бросилась к друидессе, но тут же натолкнулась на невидимую стену. В ярости она прошептала несколько слов, в воздухе ниоткуда полетели искры, раздался гул, но прозрачная преграда не пускала ее.

– С этим еще не совладал никто, – усмехнулась старуха. – Иди, мое дитя. Прощай и помни – я очень любила тебя.

И она исчезла.

Некоторое время Эгле смотрела туда, где только что был самый близкий и единственный родной ей на земле человек, но костер погас, и вокруг него начала сгущаться тьма. Тогда она повернулась и в слезах кинулась бежать по открывающейся перед ней тропинке, которую следом за ней тут же охватывало пламя. Она увидела перед собой высокий огонь, но, не сбавляя шага, пошла прямо в пламя, обезумевшая от горя и острой жалости к старой друидессе и к себе, а еще – к небу, к земле, ко всему на свете, что теперь осиротело вместе с ней. Она прошла огонь, который только опалил ее одежду, и внезапно очутилась в сгоревшем лесу, покрытом черным от копоти снегом. Тогда Эгле обернулась, но перед ней был только один бесконечный лес с торчащими черными стволами сосен, и ничего больше. Она медленно опустилась наземь, привалилась к обгоревшему стволу, обхватила колени и спрятала в них голову, чтобы только больше ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Так она сидела неизвестно, сколько времени, пока ее не отыскал Травник.

Ощущения возвращались к нему медленно. Наверное, минула целая вечность, прежде чем он вновь стал слышать и даже немного видеть. В голове перестало шуметь, пелена перед глазами прояснилась, и Збышек даже нашел в себе силы, чтобы попытаться оглядеться. Но перед глазами были только одни обгорелые бревна и черные пни, над которыми курился дым. С чувствами вернулась и боль, тупая и вяжущая во всем теле, кроме лица – оно горело остро и нестерпимо.

Март почувствовал, как силы вновь стремительно его покидают, и у него только и хватило самообладания, чтобы не упасть ничком наземь, в пепел и золу, а медленно опуститься на колени. В глазах его побежали, засверкали разноцветные круги, и вдруг он увидел внимательные и печальные глаза над темной повязкой, скрывающей всю нижнюю часть лица.

Твой свет, как меч, а меч, как луч, тебя огнем зажжет.

Но слово, мягкое, как воск, спасенье принесет

Однажды…

– Откуда ты знал эти слова, еще тогда – в замке? – прошептал пораженный Збышек. Он буквально пожирал глазами незнакомца, его охватило страшное возбуждение, даже губы дрожали так, что он еле сумел с ними справиться.

– Рано или поздно все становится известным. Даже мысль неизреченная, – заметил незнакомец. – Все в руках Провидения, и оно может направить любую руку, а с добрым ли, с дурным ли помыслом – не нам судить.

Март хотел возразить, но Шедув мягко приложил палец в черной изодранной перчатке ему к губам, делая предостерегающий и вместе с тем – успокаивающий знак.

– Тсс… Ничего не говори, человек по имени Збышек. Слова в твоем нынешнем положении для тебя – чистый яд. В этом лесу ты совершил чудо, потому что спас друзей, и потому ты должен выжить. Теперь – есть ради чего.

И человек в черной полумаске вдруг ему улыбнулся. Маска скрывала лицо отпущенника, но Збышек прочел улыбку по глазам. Он попытался приподняться, и в ту же секунду с ужасом увидел, что черная полумаска отпущенника начинает набухать кровью, и темно-красные капли уже сочатся наземь. Он с трудом поднял руку и, не говоря ни слова, безмолвно указал отпущеннику на кровь. Шедув покачал головой.