- И его не заподозрили.

- Нет. Вызывали, соболезновали. В то время в Москве какие-то бандиты уже нескольких убили таким же образом. Потом, после войны, мой товарищ специально просил, чтобы его отправляли в самые дальние гарнизоны, в Среднюю Азию, в пустыню. Вот такие пироги!

3.

Кто-то легко коснулся плеча Птицына - он выпрыгнул из черной бездны сна и рывком сел на кровати. Перед ним стояла и кротко улыбалась Оксана Виленовна со стетоскопом в руках. Ему снился вор, забравшийся на балкон квартиры Птицыных. Птицын глядел на вора по ту сторону оконного стекла - из комнаты. В квартире никого не было, кроме Птицына и вора. Вор не сразу заметил Птицына, но лишь только заметил, вместо того чтобы испугаться и бежать прочь, скривил губы в недоброй усмешке и приник лицом к стеклу. Его толстый бесформенный нос с красными прожилками на крыльях расплющился по стеклу. Вор, продолжая ухмыляться, приподнял над головой какую-то длинную спицу с пуговицей у основания, и Птицын понял, что сейчас он проткнет ею стекло, оно распадется и лопнет. Через эту дыру вор влезет в комнату. Что тогда сделает он с Птицыным?!

- Прости, что разбудила. Сегодня у тебя консультация у профессора Тухеса. Около 2-х. Будь в это время в палате.

- Хорошо. Спасибо, - еще не вполне очнувшись от сна, пробормотал Птицын.

Оксана Виленовна помедлила и оглянулась. В палате никого не было, если не считать старичка Божьего одуванчика, тихо спавшего с открытым ртом.

- Тебя сняли с велосипеда?.. - полувопросительно-полуутвердительно ласковым голосом заметила она.

Птицын ничего не понял. Сегодня утром его повели на велоэргометр - подлейшее приспособление врачебной науки. Усадили на этот велотренажер, сразу к тому же нацепили манжет тонометра на руку. Тонометр каким-то хитрым образом крепился к круглому счетчику, циферблатом обращенному к врачу-манипулятору. От напряжения Птицын плохо соображал и с трудом удерживал в памяти то, что видел перед собой. Ему казалось, будто этот чертов циферблат, от показаний которого зависела его судьба, торчал у него над головой или между глаз.

Врач-манипулятор приказал Птицыну крутить педали. Он судорожно вцепился в руль тренажера. Напрягая мышцы брюшного пресса, он принялся нажимать на педали. Мышцы не слушались. В груди все стучало. Одновременно крутить педали и накачивать давление невозможно. Птицын был уверен, что делает все не так, через пень колоду, враскоряку.

В этом он убедился потому, что врач, строго сверкнув очками, пару раз остановил его марафонский заезд: щелкнул где-то внизу или сбоку тумблером тренажера. Чего-то он там переключил, заставив Птицына продолжать. Вдруг ни с того ни с сего врач взял Птицына за руку и ссадил с седла. Птицын почувствовал глубокое разочарование: это - фиаско. Конечно, он не выдержал того, что должен был выдержать, и не сделал даже половины того, что мог бы сделать.

Оксана Виленовна с улыбкой объяснила Птицыну (после сна он туго соображал), что врач снял его с велосипеда, поскольку давление зашкаливало, и что теперь на велосипеде ему лучше не кататься. Птицын был искренне ошарашен.

На тумбочке у Птицына лежали таблетки угля. Это удивило Оксану Виленовну, и она спросила:

- А это зачем?

- Отравился вчерашней котлетой из столовой... Попросил у старшей сестры...

- О Боже мой! Рвало?

- Да!

- Давай-ка я тебе прощупаю живот... Сними рубашку.

Птицын послушно улегся на кровати. Она мяла его живот и участливо справлялась: "Здесь больно?.. А здесь?" Наконец, сказала: "Бедный малыш! На тебя все камушки!.."

4.

- Позвольте за вами поухаживать! - Птицын галантно подал пальто Оксане Виленовне.

Первое ее ответное движение было забрать пальто из рук Птицына и одеться самой, как будто она отгадала его корыстный интерес. Впрочем, она тут же передумала, как бы одернула себя и царственно повелела:

- Накинь на плечи!

Он бережно набросил черное пальто на ее белый халатик. Задержал руки на ее плечах. Она сердито повела плечом - высвободилась из рук Птицына.

Птицын вспомнил стихи Ахматовой:

Настоящую нежность не спутаешь

Ни с чем. И она тиха.

Ты напрасно бережно кутаешь

Мне плечи и грудь в меха.

И напрасно слова покорные

Говоришь о первой любви.

Как я знаю эти упорные,

Несытые взгляды твои.

Тысячи лет повторяется одна и та же история между мужчиной и женщиной. Ничего не меняется под солнцем.

Птицын и Оксана Виленовна переходили через улицу в другой корпус к профессору Тухесу. Они зашли туда с заднего крыльца, около которого стояла карета "Скорой помощи", поднялись на грузовом лифте на пятый этаж и в конце коридора остановились перед табличкой: "Доктор медицинских наук, член-корреспондент АМН, профессор Тухес И.А."

Оксана Виленовна робко остановилась перед дверью, взглянула на часы, потом - на Птицына. Она явно волновалась. Птицын никогда не понимал этого рабского преклонения большинства людей перед званиями, авторитетами и должностями. Для него важен был только человек, его талант, ум и характер, а регалии - пустые побрякушки.

Оксана Виленовна постучалась. "Войдите!" - раздался властный голос. Птицын пропустил женщину вперед.

Тухес стоял у окна, наполовину закрыв его своей представительной фигурой. Он затушил в пепельнице сигарету.

- Повесьте одежду на вешалку, - небрежно кивнул он на угол комнаты.

- Давай! - Тухес протянул руку к папке с медицинской карточкой Птицына.

Оксана Виленовна держала ее под мышкой. Она поспешно протянула бумаги Тухесу. Его властная и отрывистая манера по отношению к молоденькой докторше-интерну стала несколько раздражать Птицына: грубость мужчины к женщине накладывалось здесь на грубость начальника к подчиненной. Профессору Тухесу не хватало воспитания и такта.

- Присаживайтесь! - значительно мягче, чем к Оксане Виленовне, обратился он к пациенту Птицыну.

Птицын проследил за указующим перстом Тухеса и уселся в кресло, стоявшее возле письменного стола. Тухес не сел за стол. Он остался у окна, лениво пролистывая "дело" Птицына. Оксана Виленовна продолжала робко стоять посреди кабинета, явно чувствую себя очень неудобно.

Тухес задал ей ряд незначащих вопросов о состоянии Птицына, о цифрах давления, в то время как Птицын с изумлением рассматривал на стене большую репродукцию картины Серова о Петре I, ту самую картину, о которой он вспоминал вчера утром, во время профессорского обхода. Попутно ему пришла на ум еще одна сценка: когда они с Оксаной Виленовной спустились в холл, чтобы выйти из корпуса, перед Птицыным мелькнуло лицо дюжего санитара в шапочке. Птицыну оно показалось до боли знакомым, но он тут же об этом позабыл. И только теперь его осенило: это лицо с безобразным широким носом - из его сна. Вор за стеклом балконной двери и санитар в холле - одно и то же лицо! Всё это, разом обрушившись на Птицына, несколько ошарашило его. Что бы это могло значить?!