— Ну не со всеми нами, — возразил я, помогая Лив усадить Ридли.

Ридли закашлялась и вытерла рот, размазав розовую помаду. Видок у нее был как у девушки из группы поддержки, по которой слишком много раз попали мячом во время матча. Едва придя в себя, она спросила:

— Линк… Как он?

Я опустился на колени рядом с другом. Упавший на него сук исчез, но Линк стонал от боли. Казалось невероятным, что он, как и все мы, пострадал, ведь все вернулось на круги своя, будто бы ничего не случилось — вокруг не было видно ни единой сломанной ветки. А вот рука Линка посинела и сильно опухла, джинсы разодраны.

— Ридли? — открыв глаза, спросил Линк.

— С ней все в порядке, — успокоил я его. — С нами все в порядке, все живы.

Я разорвал его штанину до верха, обнажив разбитое колено.

— Ты на что это там пялишься? — попытался пошутить Линк.

— На рожу твою кривую, — усмехнулся я, склоняясь над ним, чтобы проверить зрительные рефлексы.

— Только не лезь ко мне целоваться!

— Да сейчас тебе, — облегченно вздохнул я.

Ему удалось сфокусировать взгляд — значит, все будет в порядке. От сердца отлегло, я был и правда готов расцеловать его.

Мы устроились на ночлег между корнями огромного дерева, я даже не знал, что такие бывают. Мы перебинтовали Линку коленку моей запасной футболкой, а руку подвесили на перевязь из свитера с эмблемой школы «Джексон». Ридли лежала с другой стороны дерева и смотрела в небо широко открытыми глазами.

Интересно, подумал я, какое небо она видит? Смертное или чародейское? Ее силы на пределе, но вряд ли сегодня ей удастся уснуть. О чем она сейчас думает? Жалеет, что решила помочь нам? Неужели Ридли действительно лишилась способностей?

Каково это: вдруг стать смертным, если ты всегда был чем-то большим? Если ты никогда раньше не ощущал «беспомощности, присущей человеческому существованию», как сказала нам в прошлом году миссис Инглиш, когда мы проходили «Человека-невидимку» Герберта Уэллса? Теперь Ридли стала такой же невидимкой, как и все люди.

А вы бы обрадовались, если бы, проснувшись однажды утром, обнаружили, что ничего особенного собой не представляете? Обрадовалась бы Лена? Ведь если бы она осталась со мной, с ней бы произошло именно это, а я и так причинил ей достаточно страданий.

Мне, как и Ридли, тоже было не заснуть, но смотреть на звезды не хотелось. Я собирался почитать дневник Лены. Я понимал, что нарушаю ее личное пространство, но на этих потрепанных страницах могло содержаться что-то полезное. Я промучился час, а потом все-таки убедил себя, что во имя благой цели мне стоит заглянуть в ее блокнот.

Сначала я с трудом разбирал слова, потому что единственным источником света мне служил мобильник. Постепенно глаза привыкли, и я четко различал все, написанное на линованной бумаге. После ее дня рождения я часто видел почерк Лены, но никак не мог привыкнуть к тому, как он изменился. Он так сильно отличался от по-детски округлых букв, которыми она писала до той ночи. И вообще — было очень непривычно видеть строчки, написанные ею на бумаге, после стольких месяцев разглядывания фотографий могильных надгробий и черных узоров.

Поля были разрисованы узорами темных чародеев, похожими на те, что теперь покрывали ее руки. Первые записи она сделала всего через несколько дней после смерти Мэкона, когда еще вела дневник.

Пустонаполненные дни-ночи / как всегда (более или менее) страшно (менее или более) ужасно / в ожидании того, что правда настигнет меня во сне / если бы я вообще могла уснуть.

Бесстрашно (более или менее) от ужаса.

Слова были мне хорошо понятны, потому что именно так она и поступала. Бесстрашно, но все глубже погружаясь в страх. Как будто ей нечего терять, но она очень боится потерять это «ничто».

Листая дальше, я остановился на дате, которая привлекла мое внимание. Двенадцатое июня. Последний день учебы.

тьма прячется и я думаю что смогу удержать ее / приглушить ее накрыв ладонью / я смотрю на руки, но они пусты / ее пальцы сжимают меня в тишине

Это стихотворение я перечитал несколько раз. Так Лена описала день, проведенный вместе со мной на озере, день, когда она зашла слишком далеко. День, когда она чуть не убила меня. Кого она пыталась удержать? «Ее»? Сэрафину?

Сколько она уже боролась с этим? Когда все началось? В ночь смерти Мэкона? Или когда она стала надевать его одежду? Я знал, что лучше убрать этот блокнот подальше и никогда не раскрывать его, но не мог противиться искушению. Читая ее дневник, я как будто снова слышал ее голос в своей голове. Это было так давно, и я так соскучился по ней. Поэтому я продолжал переворачивать страницы одну за другой, в поисках тех дней, воспоминания о которых до сих пор преследовали меня.

Например, тот день, когда мы встретились на ярмарке…

сердца смертных и страхи смертных / вот что их объединяет я отпускаю его на волю словно воробья

У чародеев воробей — символ свободы. Все это время я думал, что она пытается освободиться от меня, а на самом деле она хотела освободить меня. Как будто любовь к ней была клеткой, из которой я не мог выбраться по собственной воле.

Я закрыл блокнот. Эти слова причиняли мне боль, особенно теперь, когда мы с Леной стали так далеки друг от друга в прямом и переносном смысле.

Неподалеку сидела Ридли, уставившись немигающим взглядом в небо, на котором сияли звезды мира смертных. Впервые мы с ней смотрели на одно и то же небо.

Лив пристроилась между корней, с одной стороны от нее спал Линк, с другой — сидел я. Когда я узнал правду о том, что произошло в день рождения Лены, то поначалу ожидал, что мои чувства к Лив тут же исчезнут. Но все было не так просто, я продолжал задавать себе бесчисленные вопросы: а что бы было, если бы я не познакомился с Леной, если бы я не познакомился с Лив…

Несколько часов я просто сидел и смотрел на нее. Во сне она выглядела умиротворенной и очень красивой. Ее красота была совсем не похожа на красоту Лены. Лив напоминала солнечный день, стакан холодного молока, новенькую книгу с неразрезанными страницами. Незаметно было, как она измучена. Она выглядела так, как мне всегда хотелось себя ощущать.

Смертным. Радостным. Живым.

Перед тем как отключиться и погрузиться в сон, мне показалось, что я почувствовал это. Пусть ненадолго, пусть всего на одну минуту…

— Вставай, соня! Нам надо поговорить!

Я проснулся от того, что Лена трясет меня за плечо, улыбнулся и обнял ее. Попытался поцеловать, но она засмеялась и отодвинулась от меня:

— Нет, это не такой сон.

Я привстал и огляделся. Мы лежали на кровати Мэкона в его кабинете в тоннелях.

— У меня все сны «такие», Эль. Мне скоро семнадцать.