На лице Мадлен не дрогнул мускул. Граф поднялся с расстеленного на траве тонкого ковра, на котором сидели мужчины в черном.

— Мое почтение, Мадлен. Как твое самочувствие?

— Твоими молитвами, — ответила Мадлен и чарующе улыбнулась.

Солнце било ей прямо в глаза, и она из-за могучего Солнца не увидела того, кто сидел с краю полотняного стола, скатерти-самобранки. Барон выбросил руку вперед.

— Великий Князь Владимир! — Черкасофф повысил голос, как на сцене. — Прошу любить и жаловать! Князь, что, хороша?..

Князь поднялся, как в полусне, подался вперед. Мадлен не шевельнулась. Барон пристально смотрел на нее. «Спокойно, детка, — говорили ей его глаза. — Князь тоже мой клиент. У меня за пазухой весь Пари. И высокородный, и эмигрантский, и полусвет, и простонародье. Кто властелин мира? Я. А ты при мне. Поэтому не дергайся. Да ты и не дергаешься по пустякам. Молодец.»

— Хороша, — тяжело проронил Князь, беря Мадлен за руку.

Он поцеловал ее руку. Так прикладываются к иконе.

Ее прожгло насквозь. Граф не спускал с них ненавидящих глаз.

Неловкое молчание взорвалось смехом, шутками, возгласами, быстрыми репликами, оживленными разговорами; из корзин стали вынимать шампанское, соусы в бутылочках, жареные птичьи ноги, завернутые в салфеточки, раскладывать на ковре, смеяться, веселиться, шутливо толкать друг друга в грудь и плечи, подмигивать, щекотать. Началась веселая праздничная возня. Утро торжествовало. Ручей журчал вблизи. Снег в тени деревьев грязно блестел. Вкусно пахло разломанными надвое куриными крылышками. Срезы ананасов сияли, как маленькие желтые луны.

— Мадлен, — сказал барон, пристально, прищурясь, глядя на нее. — Становится жарко. Припекает. Не стесняйтесь. Разденьтесь. Тем более, что у наших друзей найдется для вас пара. Фюить! — присвистнул он.

Из кургузого авто, ютившегося в тени голого, еще безлистного платана, вывалилась девица. Копна смоляных волос. Черные глаза в пол-лица. Тонкие длинные руки, цепкие пальцы. Ее взгляд впился в лицо Мадлен. Девица завизжала от радости.

— Кази!

— Мадлен!

Женщины обнялись. Мужчины изумленно смотрели на их объятие.

— Они знакомы, граф?..

— О да. Они из одного гнезда.

Граф криво усмехнулся. Кази расстегнула платье, сбросила. Мадлен резво последовала ее примеру. Две хулиганки. Две нахалки. Красотки шлюхи, что с них взять. Ничего, кроме них самих. В слепящем свете Солнца их тела наливались розовой кровью. Она крупными розами, шевелящимися лепестками просвечивала сквозь тонкую кожу, играла на торчащих грудях, вокруг пупков, пряталась между ребер. Мадлен и Кази, обняв друг друга за плечи, улыбнулись аристократам Пари обвораживающими улыбками, сели на мягкую первую травку. Булонский лес шумел вокруг них. Ветер играл в голых ветвях. Ветер обнимал голые тела красавиц.

— Я взял с собой блокфлейту, — смущаясь, сказал герцог Орлеанский. — И, хоть играть я не умею…

Он вынул дудочку из корзины. Дунул в нее раз, другой, закрыв дырки, перебирая пальцами. Кази поднялась с земли, грациозно изогнувшись. Наклониться влево; вправо. Вытянуть руку к небу. Достать золотой шар Солнца. Это невозможно. Почему? Потому, что ты жалкий человечек. Глядите на меня. Моя красота вечна. Это вы все умрете. А женщина останется жить. Тот, кто прикоснется ко мне, попробует вечность на вкус. Плыви, Кази. Танцуй медленный танец. Пусть посходят с ума. Изгибайся. Ты плотно сжимаешь ноги. Ты закрываешь стыдливо рукою живот. Ты невинна. Все, кто был с тобой в твоей жизни, во всех Веселых и Печальных Домах, — не в счет. Иди ко мне, Мадлен! Возьми рукой мою руку. Поднимем руки к просвеченным Солнцем ветвям, сплетем пальцы. Улыбки, как изогнутые луки, на наших губах. Сейчас вылетят стрелы любви. Мы для мужчин загадка. Вечная загадка, слышишь, Кази. Мы медленно изгибаемся, нагие, прелестные, на солнечной траве, посреди платанов Булонского леса, и почки набухают, и ручей журчит, и снег еще прячется в укромных уголках, и мужчины, цвет знати Пари, глядят на нас во все глаза, молчат, и лица их светятся не вожделением, а восхищением и любовью. Мы нимфы сегодня. Мы духи свежей травы и первой воды. Мы феи последнего снега. Пусть завтра завихрится метель, все заметет дотла! Мы парим сегодня в нежной зелени. Сейчас вы начнете чавкать, пожирать снедь, припасенную впрок в ваших корзинах. Пялиться на нас, щипать нас, щекотать, щупать. Валить на ковер, на траву, на сырую землю. Скакать вокруг нас, голых, в сатанинском хороводе. Но пока звучит волшебная флейта, вы не коснетесь нас. И мы не коснемся вас. Мы будем таять среди ветвей, томиться, улетать, молиться, улыбаться. Мы будем гладить друг друга по щекам и плечам, таинственно касаться обнаженных грудей. Мы будем подносить друг к дружке, как рюмки с драгоценным старым вином, наши улыбающиеся, розовые уста. И холодный ветер будет ласкать наши алые щеки, наши круглые безупречные, точеные ягодицы. И мы будем подниматься на цыпочки, чтобы достать до Солнца. И мы будем садиться на корточки и ласково, как котенка, гладить молодую траву, чтобы она росла, ощущая любовь.

Мы любим вас. Мы любим вас сейчас.

Пока вы не грубые. Не храпящие и хрипящие. Не злые. Не жадные. Не похотливые. Не обманывающие. Не лающие, подобно псам смердящим.

Пока вы, слушая нежную флейту, любите, еще любите нас.

— Сумасшедшие! — Возглас Князя, хриплый и глухой, заставил всех, завороженных кружением нимф, вздрогнуть. — Они простудятся! Снег еще не сошел! Барон, скажите им!..

Он беспокоится обо мне. Он выдаст себя.

— Накиньте мне шубку на голое тело, барон, — небрежно бросила Мадлен, присаживаясь к ковру, уставленному яствами. — Благодарю. Вы очень заботливы. Кази, иди сюда, откуси кусочек. И выпей.

— Да, им надо выпить, — закивал одобрительно герцог Орлеанский, ища глазами бутылку шампанского, хватая ее, поспешно открывая, так, что пена брызнула на голый, перламутрово белеющий из-под лисьего меха живот Мадлен. — Вот бокал! Девочки!.. Ваше здоровье!.. Вы сегодня будете бегать по лесу, как лани!.. А мы будем на вас охотиться…

— За нами уже вдосталь в жизни поохотились, — парировала Мадлен, осушая бокал одним глотком и запахиваясь в шубку. — Теперь предпочитаем охотиться мы.

— Браво, браво, — кинул граф, косясь на Мадлен. Та и носом не вела. Какая выдержка. Какая актриса. «Комеди де Пари» потеряла гениальную примадонну. — На кого же у вас натасканы собаки, прелестная Мадлен?.. На какую дичь?.. на хищного зверя?.. на изящных копытных?.. на бобров?.. На горностаев?..

— На голубых норок, — ответила Мадлен и прямо посмотрела в глаза графу. — Дайте закусить.

Граф вложил ей в протянутую руку жареную утиную ляжку и смотрел, как аппетитно она ее обгрызает. Боже. Ведь это его Мадлен. Сколько раз он глядел, как она ест. И он кормил ее. И она, как пушной голодный зверь, ела с его руки. Его белый песец. Его золотой олень. Кто тебя подстрелил?!

Он повел глазами вбок. Князь тоже не отрывал от нее глаз.