опускал в пламя руки, пытаясь выудить из него что-то, что можно было назвать сейдом.

Когда золотистый кудель был готов, девушки стали прясть. Даже Грима помогала им, когда уставала ото сна и поднималась с нагретой лежанки. А Илька пела да приговаривала:

Травы рек и травы пейкко —

Трижды сорок трав целебных

От семян до корня леса,

От коры до стебля поля…

Она пела, а в пальцах её то и дело мелькали сухие травинки и лепесточки, какие скручивала она вместе с крапивной и льняной нитью да с размягчёнными еловыми иголками. Нитка из серо-золотистой в её руках становилась серебристо-зелёной.

Ситрик слушал её голос, впитывая его мелодичное звучание. В ритм Илька запускала веретено, и оно крутилось в её руках, словно судьба. Нитки выходили обычные: не толстые, но и не тонкие. Не чувствовались в них пока что колдовство и особые чары нойты.

Жизнь вдруг стала необычайно привычна и проста.

Подходил к концу Бараний месяц.

В небольшое отверстие в крыше залетал снег. За стенами вопила метель, и в вое её слышались голоса зверей и рёв призрачного конунга-волка, заплутавшего и потерявшегося меж миром живых и миром мёртвых.

Ситрик вздрогнул. Ему показалось, что он упал во сне, разбившись о землю. Он раскрыл глаза и уставился в стену. Перевернулся на другой бок и нашёл глазами огонь, скупо горящий в очаге. Блоха, прежде уснувшая у него в ногах, спрыгнула с лавки, не желая терпеть возню, и тут же стопам стало прохладно.

Ситрик поднялся, потирая руками лицо. Он думал, что вой ему приснился, однако лес продолжал скулить и вопить, нагнетая жути.

Илька и её мать спали. Только разбуженная Блоха лежала на полу, вместе с Ситриком слушая пронзительный вой. Она беспокойно водила ушами, еле слышно поскуливая. Парень сел рядом с собакой и принялся чесать ей шею, успокаивая и себя, и Блоху. Волки ходили совсем близко.

Ситрик не мог понять, скоро ли рассвет, но сон уже не шёл. Его унесли с собой звери, обряженные в серебряные шкуры. Унесли и разорвали в клочья, не найдя, чем ещё поживиться близ жилища нойты. Долго звенели голоса волков, и, когда всё затихло, некоторое время вой ещё грезился обманутым ушам.

Понимая, что больше не уснёт, Ситрик в который раз сел у огня, пытаясь научиться подчинять его себе так, как это делал Холь. Он ещё не мог рождать собственное пламя, но то, что плясало в очаге, жавшись к углям, уже слушалось его. Огонь перестал пугать и ослеплять его. Ситрик хорошо помнил ту злополучную ночь, когда он, задыхаясь, бежал через дым, бросаясь из пепла в огонь. Из одной смерти в другую. Помнил, но рана его, что зияла на сердце, медленно зарастала, превращая страхи и боль в обыкновенные мысли.

Ситрик посадил себе на пальцы язычок пламени и принялся катать его по ладони, чувствуя лёгкую щекотку. Блоха смотрела на его руку с интересом, как ребёнок, заворожённый выходками трюкача. Ситрик попытался разжечь язычок до пламени, но вены его, светясь, никак не хотели исторгать огонь, чтобы напитать осколок домашнего солнца.

Холь был спокоен, когда подчинял или рождал пламя, будто это было так просто. Ситрик вспомнил, как седовласый странник принялся учить его вязать носки иглой, и усмехнулся. То, как он выкручивал пальцы и кисти, пытаясь распалить огненный сейд, было столь же нелепо, как и его попытки связать носок. Ситрик вспомнил и варежки, которые Холь подарил ему в доме священника, и вздохнул. Если они не потерялись в снегу, то теперь принадлежали кому-то из воинов племени кирьяла. Ситрик отдал бы многое за то, чтобы вернуть эти варежки. Не так уж и нужен был ему боевой топор от Вёлунда, как подаренные Холем рукавицы.

Илька тоже проснулась до рассвета. Увидев, что Ситрик уже не спит, она, завернувшись в одеяла, села рядом с ним, прижавшись поясницей к тёплому боку Блохи. Она заворожённо наблюдала за тем, как пойманный рыжий свет пляшет средь пальцев Ситрика, подчиняясь его воле.

– Ты ведь так толком и не рассказал мне, кто ты, – прошептала Илька. – Я знаю, что прежде ты был послушником и другом конунга, правившего Онасканом. И что сам из Онаскана, хотя отец твой родился за морем на далёких островах. Знаю теперь, что ты убил волка, который, в свою очередь, убил дорогую твоему сердцу женщину…

Ситрик молчал, ожидая, что девушка продолжит, и не ошибся.

– Я знаю, что ты музыкант и друг альвов. И больше о тебе ничего не знаю. Кто ты?

– Да я сам не знаю, – горько усмехнулся Ситрик. – Кажется, я не упоминал ещё, что я – сын воеводы. Вернее, был им когда-то, пока не умер и не был возвращён обратно в этот мир. А теперь кто я? Ветте, наверное.

Он произнёс это так неуверенно и горько, что самому стало неприятно от этих звонких, но неясных слов.

Илька вытянула из связки трав, висящей на стене, стебель тысячелистника и принялась растирать его в пальцах, а после нюхать кожу ладоней, наслаждаясь запахом. Ситрик потянул носом аромат травы и вдохнул его вместе с прикипевшим к лёгким запахом дыма.

– Сын воеводы, – наконец хмыкнула Илька, осознав вес произнесённого. – Надо же…

– То, что я ветте, тебя не так удивило? – улыбнулся Ситрик.

– Таких я за свою жизнь столько видала! И общалась. А вот с сыном воеводы и другом конунга говорю впервые.

Они оба рассмеялись.

– Надо же. А я диву давался, когда среди моих друзей появились веттиры. А теперь я и сам такой друг.

Улыбка на лице Ильки потухла.

– А кто они? Кроме альвов, – спросила она.

– Хульдры. Их ярлу я тоже задолжал небольшой отрез полотна за то, что он рассказал мне, где тебя искать. И огненная птица.

– Птица? – переспросила Илька, почувствовав, как по спине её пробежал холод.

Ситрик провёл ладонью по голове. Взгляд его стал невыносимо печальным.

– Да, огненная птица. Он был белым прежде, а потом стал чёрным, как уголь, потому что заживо сгорал от своих же безмерных сил. Его звали Холь.

– Как огненная птица смогла стать тебе другом? Она же птица. А ты говоришь о ней совсем как о человеке. – Произнеся это, Илька протянула руку, чтобы потрепать Блоху, и собака радостно завиляла хвостом.

– Он и был человеком. Вернее, оборотнем. Или перевёртышем, – совсем тихо сказал Ситрик. – Он мог превращаться в птицу и чаще был ею, потому что