том, чтобы Женя меня сопровождал, даже не толкуй. Это меня только утомит еще больше, а ты, очевидно, не представляешь себе, что тебе принесет ослепительное сочетание Сережки, Саньки и Женьки[1599], который, несомненно, застрянет в Лебедяни. Нет, уж ты себе отдых не срывай!

Остальное придумано мудро: обедать вместе с компанией — нет! нет! А с S. — даже речи быть не может. Пусть Азазелло с S. обедает!

* * *

Ах, чертова колонка! Но, конечно, и разговору не пойдет о том, чтобы я вызывал Горшкова[1600] или вообще возился бы с какими-нибудь житейскими делами.

Не могу ни с кем разговаривать.

* * *

Эх, Кука, тебе издалека не видно, что с твоим мужем сделал после страшной литературной жизни последний закатный роман.

Целую крепко!

Твой М.

Як. Л.[1601] показывал мне расписание. Теперь есть удобный поезд с мягким вагоном? № 43 и обратно 44. Есть? Проверь.

В этом письме восемь страниц[1602].

149. Е. С. Булгаковой. 15 июня 1938 г.

Москва

На рассвете.

Дорогая Лю!

Эта открытка, которую я пишу под гудение Дм.[1603], обгонит заказное. Вчера, т. е. 14-го, был перерыв в переписке. Ольга какие-то ванны берет. Завтра, то есть, тьфу, сегодня возобновляю работу. Буду кончать главу «При свечах» и перейду к балу. Да, я очень устал и чувствую себя, правду сказать, неважно. Трудно в полном одиночестве. Но ничего! Не унывай, Куква! Целую тебя! Не могу сосредоточиться, потому что Дм. гудит как шмель. Хочется спать! Целую тебя! Целую!

Твой М.

P. S. Догадался попросить поклониться тебе (Дм.).

150. Е. С. Булгаковой. 16 июня 1938 г.

Москва

Под вечер

Дорогая Лю! Тронут твоей заботой и лаской. Целую крепко тебя! Не знаю, удастся ли приехать, но надеюсь на это.

Ни в каком случае не затевай устроить мне в спутники Женю. Это совершенно не нужно! Он мне только мешал бы.

Чувствую себя усталым без меры. Диктую 23-ю главу. Зачем же Писареву[1604] быть в загоне! Кланяйся ему!

Твой М.

151. Е. С. Булгаковой. 19 июня 1938 г.

Москва

Днем.

Дорогая Лю, сообщи, в полном ли порядке твое уважаемое здоровье? Думаю о тебе нежно.

Верно ли Саня пишет, что река ему по колено? Купаться-то можно? Сообщи.

Прилагаю всякие усилия к тому, чтобы в 20-х числах июня побывать в Лебедяни. Если это не затруднительно (а если далеко и трудно — не надо), узнай — есть ли теперь поезд с мягким вагоном? Должен быть. Ну если нет — это неважно. Ехать можно и в жестком.

По числу на открытке твоей установил, что ты наблюдала грозу как раз в то время, как я диктовал о золотых статуях. Пишется 26 глава (Низа, убийство в саду). Перестань ты бегать по базару за огурцами и яйцами!! Сиди в тени!

152. Е. С. Булгаковой. 22 июня 1938 г.

Москва

Утром

Дорогая Люси, она же очаровательная, прекрасная Елена, твои письма и открытки получены. Конечно, если мне удастся навестить тебя, к чему я сейчас делаю первые шаги, я привезу деньги. Сегодня пойду в Театр узнавать, когда дают жалование и когда кончится сезон.

Если сегодня Ольга приедет пораньше, постараюсь продиктовать большой кусок, и тогда конец переписки станет совсем близок. Одно плохо во всем — это что мне нездоровится. Но ничего! Целую тебя крепко. Привет вашей библиотеке в лебедянском раю! В частности Радищеву!

Твой М.

153. Е. С. Булгаковой. 22 июня 1938 г.

Москва

Доролю! Только что отправил открытку тебе с пятикопеечной маркой! Из-за романа в голове путаница. Теперь марка вторая лежит передо мной и удивляется, почему ее не наклеили. Если удастся навестить рекламируемый тобою рай, рад буду хотя бы раз Радищева перечитать!

К приезду моему первые шаги уже сделаны. Сегодня надеюсь пододвинуться к самому концу романа, хоть и чувствую себя плоховато.

Все твои письма и открытки получены. Деньги захвачу.

Целую.

Твой М.

154. Е. С. Булгаковой. 22 июня 1938 г.

Москва

Дорогая Люси!

Твои письма и открытки получены.

* * *

Купик дорогой! Первым долгом плюнь ты на эту колонку! Мне Настасья ничуть не поможет, если на мою голову приведет Горшкова! Привести я его и сам могу, а разговаривать с ним не могу (колонку надо ставить новую, по-видимому).

* * *

Вообще не думай, друг мой, что письмами издалека можно что-нибудь наладить. Ничего из этого не выйдет, поэтому не ломай головы над пустяками, <…> [Жемчуж]никовым!

* * *

О нездоровьи своем я написал лишь потому, чтобы объяснить тебе, что я, может быть, не в состоянии буду выехать в Лебедянь.

Но ради всего святого, не придумывай ты мне провожатых! Пощади. То был Евгений! Теперь — Лоли[1605]! Ничего они мне не помогут, а только помешают этой поездке!

Сегодня вечером меня будет смотреть Марк Леопольдович[1606]. Тогда все станет пояснее.

* * *

Стенограмма:

S. (тревожно). Ну! Ну! Ну! Ты что нудишься?

Я. Ничего… болит…

S. (грозно). Ну! Ну! Ну! Ты не вздумай Люсе об этом написать!

Я. А почему?.. Не вздумай?

S. Ну да! Ты напишешь, Люся моментально прилетит в Москву, а мы что тогда будем делать в Лебедяни! Нет уж, ты, пожалуйста, потерпи!

* * *

У меня сделалась какая-то постоянная боль в груди внизу. Может быть, это несерьезное что-нибудь.

* * *

Ты недоумеваешь — когда S. говорит правду? Могу тебе помочь в этом вопросе: она никогда не говорит правды.

В частном данном случае вранье заключается в письмах. Причем это вранье вроде рассказа Бегемота о съеденном тигре, то есть вранье от первого до последнего слова.

Причина: зная твое отношение к роману, она отнюдь не намерена испортить себе вдрызг отдых под яблоней в саду. Я же ей безопасен, поэтому горькая истина сама собою встает в Москве.

Но зато уж и истина!!

К сожалению, лишен возможности привести такие перлы, из которых каждый стоит денег (и, боюсь, очень больших денег!).

* * *

Но довольно об этом! Один лишь дам тебе дружеский совет: если тебя интересует произведение, о котором идет речь (я уж на него смотрю с тихой грустью), сведи разговоры о нем к нулю. Бог с ними! Пусть эти разговоры S. заменит семейно-фальшивым хохотом, восторгами по поводу природы и всякой театральной чушью собачьей. Серьезно советую.

* * *

Вообще я тут насмотрелся и наслушался.

* * *

Ку! Какая там авторская