— Со мной все в порядке, — произнес писатель и добавил вошедшую у него в привычку поговорку: — Хорошо. Отлично. Мистер Кольт, пожалуйста, уделите мне некоторое время.

— Внимательно слушаю вас. Садитесь.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил По, приводя себя в порядок. — У меня есть одна рукопись, которая, как мне кажется, может вас заинтересовать. Хоть я и не принес ее с собой. Уверен, написал это не кто иной, как ваш брат, и не так давно. Что скажете на это, сэр?

Фабрикант поджал губы, и на лице его изобразилось кислое выражение.

— Мой брат умер, — сказал он тихо, но твердо. — Надеюсь, вы не станете с этим спорить.

— Нет… нет, — с запинкой произнес Эдгар и закашлялся. Кольт внимательно рассматривал его. — Тот текст, который у меня есть, был написан до трагической кончины Джона. Мне прислали всего лишь копию, и я готов поклясться в этом на любом допросе. Я лишь ищу вашей помощи и поддержки, сэр. Рукопись прислали недавно. Кто — я не знаю. Сначала думал, что вы, но, быть может, это сделала его жена.

— Надеюсь, вы не собираетесь доставлять мне ненужные проблемы, мистер По. Вдова моего брата вернулась в Европу. Возможно, она послала вам текст. Не могу сказать наверняка.

— Клянусь душой моей бедной жены, — ответил поэт, прочищая горло, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить память вашего брата. Полагаю, стихотворения попали ко мне, дабы их опубликовали. Но я могу ошибаться, а посему пришел выслушать решение от вас, человека столь сильной воли и ясного ума. Мы все будем радеть о справедливости, сэр. Именно поэтому я здесь. Сисси умерла, да упокоит Господь ее душу.

— Сочувствую вам, — сказал Кольт, неотрывно глядя на По.

— Благодарю вас. Сейчас я помолвлен с другой. Чудесная женщина, должен сказать. Поэтесса, умная, очаровательна. Вирджиния была бы довольна моим выбором.

— Рад за вас. — Бизнесмен положил ногу на ногу, явно теряя терпение, но писатель был поглощен собой.

— Еще раз спасибо, сэр. Жаль говорить об этом, но у меня возникла проблема. Вижу, на вашей оружейной фабрике дела идут отлично, и восхищаюсь вашими успехами. Жизнь писателя выглядит совершенно иначе. Вы хотите обессмертить наследие вашего брата? Ради этой достойной цели могу ли я попросить аванс в счет вознаграждения за публикацию его произведений?

— Вам нужны деньги?

— Только лишь вознаграждение за издательский труд в отношении оказавшейся в моем распоряжении рукописи, сэр. Я ни в коем случае не стал бы просить несправедливо.

— Понятно. Вы меня успокоили, хоть и смутили. Что конкретно собираетесь делать?

— Как вам будет угодно, полковник. Прослежу за тем, чтобы замечательное творчество Джона было опубликовано достойным образом, поскольку вижу в этом свой долг… Или, если хотите, я могу сделать так, чтобы рукопись исчезла, и больше о ней никто никогда не услышит. Оставляю решение вопроса полностью на ваше усмотрение.

Кольт на короткое время замер в раздумье.

— Ясно, — сказал он, едва заметно кивнув. — Я понимаю ваш замысел и знаю, как следует поступить, сэр.

По прибытии в Олбани По обнаружил, что по городу ходят нелицеприятные слухи касательно его самого и брачных планов миссис Осгуд. Поговаривали также, что беспутный поэт с самого приезда снова начал пить.

В качестве условия свадебного соглашения Эдгар обещал Фанни перестать пить. В конечном счете, поддавшись на уговоры друзей, утверждавших, будто ее влияние на будущего мужа окажется равным нулю, невеста передумала и решила отказаться от брака. Писатель был вызван в фамильный особняк Осгудов напыщенным письмом.

Он стоял в гостиной и смотрел на Фрэнсис, находившуюся на другом конце комнаты, а потом подошел к ней и начал упрашивать пообещать, что текущая их встреча не станет последней. Поэт упал на колени, умоляя невесту передумать.

— Скажите, что любите меня! — восклицал он.

Поэтесса была утомлена и готова разразиться истерикой или лишиться чувств. К губам она прижимала пропитанный эфиром платок.

— Я люблю вас, — пробормотала женщина, после чего По грубо схватил мистер Осгуд, все это время прятавшийся на заднем крыльце и ждавший сигнала.

Муж Фанни спровадил возмутителя спокойствия на вокзал, воспользовавшись помощью нескольких крепкого сложения молодцев. Там Эдгара усадили в поезд, направлявшийся на юг.

Вернувшись в Нью-Йорк после произошедшего, бедняга снова впал в состояние нервного возбуждения. К концу дня он явился к Ольге, находясь на грани припадка. Дверь открыл Старина Хейс. Он впустил поэта в дом, но объявил, что не позволит ему остаться или поддерживать отношения с дочерью. Гость рухнул на пол.

Несколько дней, несмотря на возражения отца, настаивавшего на том, чтобы отправить несчастного в Северную благотворительную больницу, По оставался в кабинете Ольги. Он бредил, спал по двенадцать часов в день — и все равно находился на грани истощения. Девушка не на шутку обеспокоилась и снова вызвала доктора Фрэнсиса. Тот осмотрел поэта и констатировал, что сердце его бьется неравномерно. Заметив, что сон больного больше напоминает кому, врач предупредил: если писатель не откажется от всяческих излишеств и горячительных напитков, конец наступит очень скоро.

Эдгар не внял уговорам друзей, хотя и не отрицал, что смерть неминуема. Он снова взял руку дочери констебля; Хейс наблюдал за происходящим, сохраняя вынужденное молчание.

— Если только верная, нежная и чистая любовь женщины не спасет меня.

Неподалеку от дома сыщика стояла церковь. Однажды Ольга и ее пациент сидели на заднем дворе, возле ухоженного сада, где девушка любила пить чай.

По пожаловался, что ему заказали стихотворение, а вдохновения нет. Собеседница принесла бумагу, стальное перо и чернила. Некоторое время они сидели молча, а потом зазвонили церковные колокола. Для болезненно чувствительных нервов писателя этот звон оказался настоящим потрясением. Он резко отодвинул бумагу и заявил:

— Эти звуки раздражают. У меня нет сил. Не могу писать. Тема ускользает.

Тогда Ольга, рассердившись, написала:

Колокольчики, маленькие серебряные колокольчики.

Эдгар понял, что она имеет в виду, снова придвинул к себе бумагу и, взяв перо, написал целый станс, но после глаза бедняги закатились и он впал в прострацию.

Девушка во второй раз отобрала у поэта перо и написала:

Тяжелые железные колокола.

Взмахнув длинными, почти женскими ресницами, По забрал у нее чернила и перо, закончил стих и добавил еще два станса:

Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон,

звон, звон, звон…

После ужина Ольга отвела поэта наверх, уложила на перьевой матрац в своей комнате, и он погрузился в очень глубокий сон. Дыхание больного было тяжелым.