просмотром футбола, но в другие моменты сдаюсь и покупаю детям друзей на день рождения подарки, в которых полно пластика.

Кто-то говорит, что окно возможностей закрывается. Это не так. Нам придется действовать в любом случае, просто начать можно сейчас, а можно дождаться момента, когда нашим жизням будет нанесен больший ущерб и спасти удастся меньше природного мира. Крис Томпкинс считает, что мы давно уже прошли точку, когда индивидуальные действия были «вопросом выбора». Она права. Мы не можем называть себя «человеком разумным» и при этом стоять как батарейные куры, как будто наша судьба не в наших руках. Мы не можем заявлять, что любим животных, если не хотим вмешаться и спасти природу. По отдельности изменения климата и утрату биоразнообразия мы не остановим, но мы как минимум должны вести себя так, как если бы были убеждены в том, что эти явления имеют место. Как ни парадоксально, только обогащение местного населения может заставить работать охрану природы, хотя развитие как таковое больше всего ей угрожает. Нам нужно найти новую этику.

Возможно, лучше всего описал, как может выглядеть эта новая этика, Питер Сингер. «Акцент на бережливости и простой жизни, – писал он в книге Practical Ethics, – не означает, что этика окружающей среды порицает наслаждение. Однако удовольствие, которое в ней ценится, – это не показное потребление, а любящие отношения, близость к детям и друзьям, охрана природы, спорт и отдых в гармонии с нашей окружающей средой, а не во вред ей, пища, не связанная с эксплуатацией чувствующих существ и не обременяющая землю, всевозможная творческая деятельность и работа, а также наслаждение нетронутыми местами в мире, в котором мы живем (с необходимой осторожностью, чтобы не разрушить именно то, что мы в них так ценим)».

Когда я во время командировки летал из Лондона в Сан-Франциско и обратно, мой самолет выделил больше парниковых газов, чем средний бразилец производит за год. После возвращения домой я отказался от полетов – по крайней мере, на двенадцать месяцев. На отдых после рождения детей я летал лишь однажды, но рабочие поездки продолжали накапливаться: за этот период мне пришлось из Лондона слетать в Буэнос-Айрес, Сан-Франциско и Монголию. Они всегда имели оправдание и не удивляли никого в нашем офисе, и если бы не поехал я, пришлось бы ехать кому-нибудь еще. Мне же хотелось представить другую систему. Я предпочел бы не увидеть снова Амазонию и коралловые рифы, потому что это значит внести вклад в их исчезновение.

Действия отдельных людей не противоположны коллективным, а предшествуют им. Поддерживая охраняемые территории в индивидуальном порядке, мы подталкиваем правительства следовать примеру. Когда мы восхищаемся дикими животными и платим за то, чтобы их увидеть, мы поощряем местные сообщества заниматься их возвращением в природу. Наше поведение влияет на соседей и становится сигналом для тех, у кого есть власть. Компании ставят перед собой высокие цели, когда это важно для клиентов. Политики принимают трудные решения, если чувствуют, что избиратели готовы с ними смириться.

* * *

Я никогда не любил протестовать. Это казалось мне каким-то нелепым занятием: кричать посреди торговой улицы, подписываться под упрощенными лозунгами, надеяться, что тебя арестуют. Точнее, так: арестуют. Наверное, я слишком правильный англичанин.

«Власть животным! Животных во власть!» – не очень поэтично выкрикивает парень с громкоговорителем, пока мы идем по улице. Я чувствую, как во мне вскипает цинизм. Сложно представить себе участие животных в управлении, пока чайки не получат избирательных прав, а коровы не начнут работать на Уолл-стрит. Мы – нас несколько сотен – продолжаем свой марш к Смитфилдскому рынку мяса, одному из крупнейших в Европе. В момент своего основания восемь веков назад он был расположен за пределами Лондона, чтобы заболевания оставались в пригородах. Даже в начале Викторианской эпохи он наполнял город животной жизнью и смертью: сам Диккенс описывает «непрерывно поднимающийся от туш скота жирный пар». Животных привозили поездом на лондонские вокзалы и оттуда гнали в Смитфилд. Теперь все это делают за городской чертой, а рынок занимается оптовой продажей мертвых кусков. Но даже это перестало соответствовать современному имиджу города, и вскоре торговля переедет отсюда, оставив после себя район с модными мясными ресторанами.

Мирный захват мясного рынка – первый день акции Animal Rebellion. Эта группа отпочковалась от движения Extinction Rebellion, занимающегося изменением климата. Для чего сюда пришли протестующие? Из-за кур в клетках, отбракованных коров, выброшенных на берег китов, осиротевших орангутанов? Наверное, ради всех вышеперечисленных.

Нельзя представить себе более мирного – или странного – протеста. Я спрашиваю одного из организаторов, собирается ли она ночевать в палатке. Она колеблется, а потом неловко оправдывается: «У меня кошка». Бард по имени Джилз исполняет песню, которая, как он надеется, станет «первым веганским синглом номер один». Он утверждает, что на «Фейсбуке» ее обожают.

Член Фронта освобождения животных – печально известной группы, которая в 1980-х и 1990-х годах нападала на лаборатории, где ставили опыты на животных, обращается к толпе по поводу сравнительно спокойной тактики. «Я сидел в четырнадцати тюрьмах! – начинает он не слишком оптимистично. – Но движения движутся! Движения меняются! Я не знаю, что именно сработает, но, как говорят в Бразилии, “это тоже добавьте в пиццу”». В Бразилии так не говорят, но идея людям нравится.

Становится темно и холодно. Протестующие разбивают палатки на бетонном проходе, ведущем через Смитфилд. «Если всего 5 % этих людей ее скачают…» – доносятся до меня объяснения барда Джилза. Рядом со мной пенсионерка – ей наверняка восемьдесят – в аляске и с палаткой на спине. «Я тут только на ночь», – шепчет она, а затем, как будто шокированная собственным бунтарством, добавляет: «Обычно я ложусь спать в восемь». Я сталкиваюсь с ней на следующее утро в очереди за кофе. «Отличная была ночь, – говорит она. – Я вообще не сомкнула глаз».

Я тоже не особенно спал. Мне хотелось бы похвастаться, что я стоял, распевал песни протеста и саботировал мясные склады, но, по правде говоря, дело в основном в том, что я поставил свою палатку на какой-то металлический лист. Когда кто-то проходил рядом, получался эффект качелей, и мои ягодицы подбрасывало на несколько сантиметров в воздух. Борьба выглядит очень по-разному.

Следующие две недели протестующие из Animal Rebellion занимаются офисами различных компаний, которые, по их словам, портят животным жизнь. Они рисуют на стенах граффити, перекрывают движение и мешают работе самого большого в Лондоне рыбного рынка. Двое приковывают себя к грузовику бойни, продев цепи через серьги в ушах. Когда моральный дух начинает колебаться, в интернете, как