Дима с Аней затаились в гамаках, не зная, как себя вести. Покачалов же от испуга вывалился наружу, оказался под гамаком на коленях и не торопился подниматься. Только старик остался спокоен. Довольный, кивнул, будто давно ждал выстрела, и спокойно ушёл в ночную темноту.

– Стойте! – попытался оставить его Максим, но отшельник исчез за деревьями. – Ань, крикни ему, что там может быть опасно.

Аня крикнула.

Старик не вернулся.

– Думаешь, это Затрапезный? – шёпотом спросил Дима.

– Кто? Ты о чём?!

– То есть Скоробогатов… Думаешь, это он? Прости, запутался уже. В своём романе подберу фамилии попроще.

– Больше некому. У него мой винчестер.

– И в кого он стрелял? – Покачалов выполз из-под гамака и встал на ноги.

– Может, охотится, – предположила Аня.

– Надеюсь, не на Лизу, – невесело хохотнул Дима.

Он и не предполагал, что его опасения окажутся оправданными. Максим приглушил россыпь костровых углей, чтобы уж наверняка затеряться в ночи. Путники долгое время прислушивались к тишине котловины. Утомившись, распределили караульные часы, а на рассвете Максим привёл в лагерь Лизу.

Максим был последним в карауле. Услышал, как дочь Скоробогатова кричит от помоста на центральной площади, и, вооружившись мачете, отправился за ней. Лиза была ранена. Несколько дробин из патрона угодили ей в левое плечо. Рубашка оказалась пропитана кровью. Дима спросонья перепугался, но вскоре понял, что раны неглубокие. Усадив Лизу перед костровищем, Максим с Аней взялись вынуть застрявшие под кожей дробины. Покачалов достал остатки хлоргексидина. Посетовал, что нет антибиотиков.

– Аркадий Иванович… он стрелял в тебя? – спросила Аня.

– Нет.

– Но ранил тебя, – промолвил Максим.

– Рикошетом. Как видишь, раны несерьёзные.

– И куда он стрелял? – не удержался Дима.

Лиза не ответила.

– Макс, спроси ты. Меня она, кажется, не слышит, – буркнул Дима.

– Что случилось? – Закончив перевязку, Максим посмотрел Лизе в глаза.

– Ты должен пойти со мной.

– Эй, тише-тише, – вмешался Покачалов. – Может, для начала скажешь, что произошло?

– Не могу. – Лиза, выпрямившись, утомлённо повернулась к расколотой вершине. – Вы не поймёте. Но мне нужна помощь. Отцу нужна помощь.

– Что же ты сразу не сказала?! – притворно оживился Дима. – Скоробогатову нужно помочь?

– Хватит! – оборвал его Максим.

Дима покривился. Казалось безумием довериться Лизе, но Максим поступил именно так. Сказал всем сворачивать бивак.

– Куда идти? – спросил он.

– Я покажу, – прошептала Лиза.

Между тем истёк месяц, отведённый Марденом на ожидание. Значит, на рассвете, когда Максим вдруг задумал выручить Скоробогатова, проводник с Лучо и Екатериной Васильевной отправились в обратный путь. Для них история Города Солнца закончилась.

Город Солнца не был пустышкой или мистификацией. Он действительно был городом свободы, по меньшей мере на первых порах – прежде чем начался период Упадка, заставивший соляриев бежать из горной котловины. Максим убеждался в этом с каждым днём, а рассказ старика подтвердил его догадки. Максим не отказался бы провести в возрождённом Эдеме долгие недели и месяцы, исследуя его пядь за пядью, по крупицам изучая историю живших тут чавинцев и соляриев. Жалел, что слеп – не понимает обнаруженные символы, не считывает архитектурные решения и планировку города. Хорошо, что с ним был Покачалов. Там, где Максим видел груду кирпичей и бессмысленные завитки узоров, Никита умудрялся прочитать целую историю. Хотел бы Максим видеть возрождённый Эдем его глазами. А лучше глазами отца. Покачалов сам говорил, что в чтении символов Шустов-старший был лучшим в «Изиде». Он умел видеть сквозь время, оживлял образы давно погибших людей: слышал их речь и наблюдал за их поступками.

Когда утром от помоста на центральной площади раздался голос Лизы, Максим сразу понял: добровольному заточению на дне котловины пришёл конец. Ещё не знал, чтó услышит от дочери Скоробогатова, не предполагал, что она окажется раненой, но ощутил, как рушится последний рубеж, за которым он три дня прятался от главного страха – от встречи с отцом.

Сердце мглы представлялось Максиму в виде реликвии, каких-нибудь мощей. Дети ягуара поклонялись им, уверенные, что поклоняются плоти собственного бога. Они могли удобрять их кровью, в экстазе долгого служения внимать божественному ответу и собственную техническую прозорливость объяснять его мудростью. Максим не удивился бы, узнав, что сердцем мглы была мумия древнего чавинца. Дима рассказывал, как верховные инки после смерти продолжали жить мумифицированные – за ними ухаживали, как за живыми, их переодевали, «кормили», выносили в паланкинах на праздники. Иезуит Хосе де Акоста видел, как инки почти век спустя продолжают носить мумию великого Пачакути: «Его тело было таким твёрдым, будучи хорошо укреплённым каким-то раствором, что казалось живым. Глаза были сделаны из тонкой золотой ткани, вполне заменяли настоящие». Чавинцы могли делать нечто подобное со своими вождями. Ничто не мешало соляриям перенять их традицию, как не мешало и безумному отшельнику воспользоваться старинными рецептами и мумифицировать Шустова-старшего. Предположение дикое, но допустимое. Максим не знал, как иначе объяснить его слова: «Твоего отца больше нет. Но ты с ним встретишься. На краю. Когда будешь готов». Едва ли речь шла о простой могиле. И уж конечно не о живом отце, который не стал бы прятаться, а сразу вышел бы к путникам – приветствовал бы их на площадке второй террасы.

Максим не был готов увидеть мумию Шустова. Отказывался покидать дно котловины. Не хотел случайно забрести в святилище, где чавинцы и солярии хранили злосчастное сердце мглы. Страх увидеть мумию родного отца заглушил отцовский голос внутри, и Максим почувствовал себя одиноким. Не помогали даже слова и объятия Ани. Когда же Лиза попросила помочь Скоробогатову – никаких сомнений, тот первым делом отправился на поиски сердца мглы, – Максим понял, что пришло время одолеть свой страх. Неудивительно, что Лиза отказалась точно сказать, куда они идут. Наверняка осмотрела мумию Шустова и боялась признаться в этом Максиму.

Путники собрали бивак, обогнули храм-мечеть и вышли на центральную площадь. Оттуда вслед за Лизой направились по знакомой, изученной со всеми её закоулками осевой улице среднего яруса. Лиза ориентировалась здесь не так хорошо, но уверенно вела их вперёд, к лестнице на верхний ярус. Путники прошли возле здания, которое Покачалов называл театром. Над арочным входом в театр красовалось диковинное изваяние русалки с широким загнутым хвостом и пятиструнной чаранго, прикрывавшей её обнажённую грудь. Следом прошли мимо резных колонн местной библиотеки с давно изгнившим собранием книг и мимо обрушенных стен больницы. Наконец свернули на другую улицу за самым богатым зданием из тех, что стояли поодаль от центральной площади, – Покачалов нарёк его Домом основателей.