Среди прочего на верхнем ярусе Покачалов обнаружил дом, который назвал подобием школы, где грамоте и художественному ремеслу обучались принятые в Город Солнца индейцы. Отправившись вслед за Лизой на выручку Скоробогатову, путники миновали школу, проскочили ещё два завитка поросшей фикусами улочки и наконец вышли к лестнице. Поднялись на первую террасу, свернули налево. Лиза уверенно петляла между ползучими растениями, проскальзывала под нависшими стволами и ветками деревьев. Максим не успел тут побывать. С любопытством поглядывал на жилые дома, отдалённо напоминавшие строения в крепостном поселении, но отделанные значительно богаче. Видел, что Дима с Покачаловым не отказались бы мельком заглянуть в них, и жестом призывал их не отставать.

Путники добрались до западной оконечности первой террасы, где открывался заросший зеленью вход в горную расщелину. Начавшись далеко внизу, у подножья хребта, она выводила на восточную площадку второй террасы, прерывалась городской котловиной, затем продолжалась здесь, на западе возрождённого Эдема, и уводила прямиком под расколотую вершину. В ширину вход был около трёх метров. Вздымавшиеся ввысь стены делали его непропорционально узким. По бокам от него красовались знакомые изваяния Инти-Виракочи-Ямараджи. Возле одного из них, скрытый листами потоса, сидел отшельник.

– Как он тут оказался? – прошептал Дима.

– Это его город, – пожал плечами Максим. – Где твой отец?

– Там, – Лиза указала в расщелину.

– И что там?

– Увидишь.

– Не нравится мне это, – отозвался Покачалов, с сомнением поглядывая на изваяния.

Отшельник, как и прежде, одетый в лубяной плащ, лоскутные брюки и обутый в сыромятные мокасины, поднялся им навстречу. Не упомянул о вчерашнем выстреле, о том, куда отправился ночью и что видел. Посмотрел прямиком на Лизу и, указав ей в сторону второй террасы, сказал:

– Тебе лучше пойти наверх.

Аня шёпотом перевела слова отшельника Максиму и Диме.

– Я… – Лиза не ожидала, что старик заговорит с ней. – Я должна помочь отцу.

– Ты не заставишь его изменить решение. Но ты дашь ему выбор.

– Выбор?

– Это лучшее, что ты можешь для него сделать, поверь.

Нелепые шарады замутнённого ума. Не верилось, что Лиза доверится старику, в словах которого не было смысла. Она растерянно качнула головой. Отшельник с неожиданной проворностью приблизился к ней. Подавшись вперёд, что-то прошептал. Лиза вздрогнула. С сомнением посмотрела на Максима. Приоткрыла рот, но не успела произнести ни слова – старик помешал ей.

– Ты теряешь время.

– Хорошо, – с непривычной покорностью произнесла дочь Скоробогатова.

– Будь осторожна.

Помедлив несколько мгновений, Лиза развернулась и почти бегом отправилась в сторону восточной лестницы, выводившей с первой террасы на вторую. Старик даже не посмотрел ей вслед. Приветливо приподнял руку, словно созывая группу беспокойных туристов и предлагая им продолжить осмотр заброшенных достопримечательностей возрождённого Эдема. Указав на ближайшее изваяние Инти-Виракочи-Ямараджи, сказал:

– Третье условие ренегадо. Руки пусты и простёрты. Христиане изобразили бы их скрещёнными на груди, закрыв божество от мира, спрятав его за собственной верой. Индейцы вручили бы божеству оружие, защитив неоспоримой силой и готовностью отстаивать свой мир.

– Или показали бы у него в руках драгоценность, – вспомнив вторую из ланкийских тетрадей отца, отозвался Максим. – Например, эквадорские раковины.

– Так индейцы защитили бы божество безграничным богатством, способным управлять людьми, – кивнул старик. – Но в сердце мглы не входят те, кто защищён. Человек должен открыться. Оставить в прошлом и веру, и силу, и власть. К сердцу мглы входят беззащитными, обнажёнными, а значит, открытыми для знания. Опустошив сосуд ума, вы показываете, что готовы наполнить его вновь.

– Началось, – пробурчал Покачалов.

– Обнажёнными? Он это к чему? – шёпотом спросил Дима. – Нам что, раздеваться тут надо? Я голый туда не пойду.

– Тише, – Аня шикнула на брата. Потом серьёзно добавила по-русски и тут же перевела свои слова на испанский: – Получается, для плантатора и мануфактурщика растрата накопленных богатств… Город Солнца потребовал огромных вложений, но им важно было помимо прочего избавиться от собственного состояния? Для них это стало очищением?

– Любая привязанность закрывает путь к сердцу мглы, – ответил старик. – Ничто не должно вас отягощать.

– Даже любовь? – поинтересовалась Аня. – Я имею в виду, к родным, к друзьям.

– Привязанность связана со страхом потерять то, к чему вы привязаны. Ренегадо сказал плантатору, что сердце мглы полностью открывается тем, кто избавил себя от радости и печали, надежды и страха. От любви и ненависти.

– А правитель мира мёртвых? – спросил Максим, указав на рогатую голову Ямараджи.

– Вы должны умереть в старом мире, чтобы родиться в мире новом. – Старик в точности воспроизвёл отрывок из брошюр «Эль соль де ля либертад». – Важно не просто оборвать привязанности. Важно забыть о них. В нашей грусти, в сожалении об утрате они обретают силу, становятся совершенными.

– «Отказ от предмета желаний без отказа от самих желаний бесплоден, чего бы он ни стоил», – Максим вспомнил слова Ганди, которые, если верить Артуро, любил повторять Шустов-старший.

Максим растерялся. В голове мельтешили отрывочные воспоминания. Всё, с чем он столкнулся за последний год на пути к Городу Солнца, обретало новый смысл. Отец не просто заманивал его хлебными крошками, соблазняя тайнами древнего народа и обещая показать их разгадку, нет. Он будто нарочно выводил сына на встречу с нужными людьми. Они готовили Максима к тому, с чем он сейчас столкнулся. И непонятные, слишком образные стихотворения чуть ли не в каждом из отцовских тайников, и попадавшиеся ему книги в отцовских библиотеках – те, что Максим просмотрел, и те, которыми пренебрёг, – всё вело сюда, в горную котловину возрождённого Эдема. Последние слова старика о необходимости разорвать прежние связи отозвались гулом разных голосов. Вспомнился монах Джерри: «Сергей оставил вас, чтобы лишиться соблазна. Иначе его бы соблазнила любовь к вам. К тебе, к твоей маме». Вспомнилась обезумевшая Исабель: «Гаспар ушёл. Он смог со мной проститься, смог меня забыть». Вспомнилась мама: «Серёжа… сказал, что свет, к которому он идёт, сожжёт всё вокруг, и прежде всего тех, кто ему дорог».

Старик позвал в расщелину. Максим, как и другие путники, сбросив рюкзак, нехотя последовал за ним. Злился, что не может остановиться и обдумать услышанное. Удивлялся противоречию в смешении Ямараджи и Инти-Виракочи, олицетворявших одновременно смерть и открытость жизни. Получалось, что солярии требовали невозможного от тех, кто шёл к сердцу мглы: любить жизнь, но быть готовым её отдать. Разве так бывает, даже если взамен тебе обещано величайшее знание?