— Да, правда, — пробормотал я, подходя ближе.

Я был уверен, что после встречи нашей команды плотно закрыл эту коробку. Я всегда следил за тем, чтобы внутрь не проникала пыль.

— Это то самое дело, которым ты сейчас занимаешься, верно? — спросил дед у меня за спиной.

— Да, дедушка. И это явно не случайно, — пробормотал я и задумчиво взял первый снимок — групповую фотографию, на которой мы были все вместе: Сауль, Ребекка, Аннабель Ли, а также некоторые студенты, включая Мариан в ее красной футболке с эмблемой Олимпиады.

Дед подошел и, не доставая очки из кармана рубашки, тоже посмотрел на фото. Я понимал, что лица у него перед глазами размыты.

— Дедушка, что ты думаешь о человеке, который овдовел, а потом потерял двух своих дочерей?

На мгновение дед напрягся, потом покашлял и наконец ответил:

— Я думал, вы с Паулой ждали мальчонку и девчушку.

Сначала я не понял. Я не сразу сообразил, что у нас с Саулем одинаково темное прошлое, и дедушка перепутал наши биографии.

— Я не о себе. Этот человек связан с делом, над которым я работаю, — с досадой уточнил я.

Затем вкратце изложил историю Сауля Товара и попросил деда надеть очки, чтобы показать, кто есть кто на фотографии.

— Ты спрашиваешь меня, считаю ли я твоего учителя убийцей из-за того, что он потерял трех близких женщин?

— Ну да; как это выглядит со стороны? — уточнил я.

Дед на мгновение задумался, прежде чем ответить.

— Возможно, он как-то связан с их смертью, даже не будучи убийцей. Есть люди с пороками или грехами, которые навлекают несчастье на тех, кто их окружает. Им и из ружья-то стрелять не обязательно, понимаешь?

— Не очень, дедушка.

— Видишь ли, в тридцать шестом году, перед тем как отправиться на фронт, я познакомился с одним человеком. Он был моим покупателем, когда я возил зерно на продажу в Лагуардию. Человек он был неплохой, но слабохарактерный, к тому же пьяница — пил все, что под руку подворачивалось, хоть уксус. Он разорил семью; после войны они голодали, как волки зимой. Жена начала болеть — что-то у нее приключилось с легкими. Старший сын отправился в Ирун и устроился там шофером на грузовик, но кончилось все плохо: он взялся перевезти контрабанду через границу и погиб в драке где-то вдали от дома. Младший мальчонка вышел слабым, как и отец, то и дело впадал в депрессию, и однажды его нашли в Эбро: на шее веревка, а к веревке привязан камень. Отец их не убивал, у него и в мыслях такого не было, однако вся семья сыграла в ящик раньше положенного. Ты понимаешь, о чем я? Вот и с Саулем твоим, похоже, то же самое. Мы никогда не говорили об этом, но ты очень изменился после того, как вернулся тогда из лагеря в Кантабрии.

— Изменился в каком смысле?

— Уехал пареньком, а вернулся мужчиной. Я уже понимал, что ты не станешь инженером; а то, что случилось с той девушкой… Избавься от этого груза, сынок, слишком тяжкое бремя у тебя на плечах.

«Может быть, дедушка, сейчас именно тот момент, когда мне ни в коем случае нельзя избавляться от этого бремени. Может быть, именно сейчас настало время выяснить, что произошло в то июльское воскресенье в утесах».

— Та девушка, с которой случилась беда… Однажды ты сказал мне, что это она, верно? — сказал дед, сняв очки и указав на фотографию.

Он был отличным физиономистом, из тех, кто на ежегодной мессе 15 августа в храме Пресвятой Девы Оконской, где собиралось чуть ли не все население Алавесских гор, всякий раз замечал, что парень из Наваррете наверняка приходится кузеном кого-то из Уртури, а мальчуган из Вильяфрии никак не может быть сынишкой Антонии и Маулеона, потому что вовсе на них не похож.

Я кивнул, глядя на снимок.

— А ты уверен, что эта девчушка умерла?

— Конечно, ее отвезли в морг, дедушка. Оттуда не выходят.

— Просто… просто кого-то очень похожего я видел недавно, только не помню, где именно. Точно видел.

И я поверил. Это не умещалось в голове, но жизнь научила меня не подвергать сомнению категорические заявления деда. Я сохранил его замечание про запас — вдруг в будущем пригодится…

— Меня что, никто не слышит? — раздался воробьиный голосок у нас за спиной, со стороны двери.

— Извини, Эстибалис. Мы даже не слышали, как ты поднялась.

— Я уже давно кричу вам с улицы. Еще бы, такие стены… Давай, Унаи, спускайся. И пусть дедушка пойдет с нами — на случай, если что-то пойдет не так и понадобится кто-то сильный.

— Как скажешь, босс.

Мы последовали за Эсти в дедушкин огород. Она велела нам встать под огромным грушевым деревом, чей возраст насчитывал много десятилетий, если не сотню лет. Когда я был маленьким, это дерево уже было огромным, а ветви его были достаточно толсты и крепки, чтобы кого-нибудь на них подвесить.

— Итак, представь: я стреляю в тебя из «Тейзера», ты падаешь, — сказала Эсти. — Твои мышцы в течение нескольких минут не реагируют. Центральная нервная система на нуле, ты полностью в моей власти… Короче, ложись на землю.

— Это точно нужно?

— Помни, сейчас ты в моем полном распоряжении. Если забудешь про это, тест не сработает.

Я улегся между двумя грядками лука-порея. Эсти обмотала мне лодыжки веревкой и крепко стянула умелой рукой. Мне не нравилось чувствовать себя обездвиженным — это напоминало о том, что когда-то проделал со мной Нанчо, а я не хотел вспоминать про него.

— Так, теперь я тебя переверну и свяжу руки за спиной; защищаться ты все равно не сможешь.

Эстибалис крутанула меня так резко, что от неожиданности я проглотил комок земли. Глянул поверх листьев цветной капусты и увидел, что дед хихикает, любуясь этой сценой.

— Я уже столько всего знаю, что и сам, того и гляди, стану полицейским, — заметил он, улыбаясь.

— Только без крови, — взмолился я.

— Итак, эмпирическая демонстрация: используя ветку дерева в качестве опоры, каждый может поднять в воздух тело тяжелее своего собственного. В итоге человек полулегкого веса заставляет левитировать Кракена, — заявила Эстибалис, перебрасывая веревку через самую прочную ветку грушевого дерева, ту самую, на которую я в детстве забирался сотни раз и всегда пачкал себе руки липкой смолой, сочившейся из ее заскорузлых узлов. Затем отошла от дерева и начала поднимать меня в воздух, без особых усилий натягивая веревку.

— Если затошнит или закружится голова, скажи немедленно — не хочу что-нибудь тебе повредить, — крикнула она, сосредоточившись на том, чтобы удерживать веревку.

Я повис вниз головой, и все поменялось местами. Мир перевернулся с ног на голову: синеватая сьерра оказалась на высоте моей головы, а ноги уткнулись в небо с облаками.

У меня возникло странное ощущение: перспектива изменилась. Может быть, это был намек на то, что настало время взглянуть на дело иначе?