Затем он спрашивает, известно ли мне, когда я зачала. Отвечаю, что сказать наверняка не могу, но помню день, когда начались последние месячные. Он полагает, что это вряд ли поможет нам определить, когда следует ждать ребенка. Мне случалось видеть, как мавританские доктора вычисляют день родов с помощью специальной таблички. Он говорит, что никогда ни о чем подобном не слышал и что языческие уловки могут быть неблагоприятны для христианского младенца.

Он рекомендует побольше отдыхать. Просит посылать за ним при малейшем недомогании — он придет и поставит пиявки. Говорит, регулярное кровопускание для женщин — наилучшее средство от перегрева. На сем он кланяется и уходит.

В изумлении переглядываюсь с Марией де Салинас, которая всю эту «консультацию» простояла в углу комнаты.

— И это лучший лекарь в стране?!

— Как раз думаю, не выписать ли нам кого-нибудь из Испании, — тихонько, почти шепотом отвечает она.

С сожалением, близким к стыду, я покачиваю головой.

— Боюсь, мои родители извели в Испании всех ученых. Оказалось, что ученый — это почти всегда еретик, и за них взялась инквизиция. Кто уцелел, все бежали.

— Куда же?

— Бог весть! Евреи — в Португалию, а оттуда в Италию, Турцию и дальше по всей Европе. Мавры, наверно, в Африку и на Восток.

— В Турцию? Может быть, выписать лекаря оттуда? Не язычника, конечно. Но кого-нибудь, кто учился у врача-мавра? Должны же быть где-то знающие христианские лекари!

— Я подумаю, — уклончиво отвечаю я.

Понятно, что нужен лекарь получше, чем этот робкий невежа, но мне претит идти наперекор матушке и святой церкви. Если они считают, что знание — грех, то я готова пребывать в неведении. Я всего лишь женщина; мне следует руководствоваться установлениями святой церкви. Но, с другой стороны, может ли Господь желать, чтобы мы отказывались от знания? А вдруг невежество будет стоить мне сына, а Англии — наследника трона?

Екатерина не отменила своих обычных занятий. Она по-прежнему вела переписку короля, выслушивала просителей, обсуждала с членами Тайного совета государственные вопросы. И как-то она сочла нужным написать королю Фердинанду, предложив отцу прислать в Англию посла, который представлял бы здесь интересы Испании. Особенно это было важно теперь, когда король Генрих определенно настроен с приходом весны выступить в союзе с Испанией против Франции.

«Мой супруг определенно намерен выполнить вашу просьбу, — писала Екатерина отцу, тщательно переводя каждое слово в принятый между ними код. — Он понимает, что неопытен в военных делах, и очень хочет, чтобы удача сопутствовала англо-испанской армии. Я чрезвычайно обеспокоена тем, что он может подвергнуться опасности. У него нет наследника, и, даже если бы был, эта страна опасна для малолетних принцев. Если он отправится на войну, я бы хотела просить вас взять его под свою опеку. Я уверена, он многому у вас научится. Однако я настоятельно прошу вас не пускать его туда, где по-настоящему опасно. Прошу понять меня правильно. Он должен думать, что находится в самом сердце битвы, должен усвоить, как побеждать, но ни в коем случае не подвергаться настоящей опасности. И главное, — приписала она, — не дай бог ему узнать, что мы оберегаем его!»

Король Фердинанд Арагонский, который правил теперь и Кастилией от имени Хуаны, по слухам совсем погрузившейся в мрак горького безумия, ответствовал на это письмо, что его младшей дочери не стоит волноваться о безопасности своего супруга, что на войне король Генрих познает лишь возбуждение от боя и получит острые впечатления.

«Прошу тебя, не позволяй своим женским страхам отвлекать его от выполнения долга, — напомнил он дочери. — Твоя мать все годы нашей общей с ней жизни никогда не убегала от опасности. И тебе следует быть такой королевой, какой она хотела тебя видеть. Предстоящая война будет нам всем на пользу, победа в ней обеспечит нам выгоду и безопасность, и юный король должен биться в ней наравне со старым королем и старым императором. Это союз двух старых боевых коней и одного жеребенка, который, конечно же, не захочет остаться в стороне. — Король Фердинанд пропустил строчку, словно в задумчивости, и добавил: — Не сомневайся, мы позаботимся, чтобы по большей части это было игрой для него. И, разумеется, ему не нужно этого знать».

Фердинанд был прав. Генрих отчаянно рвался в бой, дабы победить Францию. Члены Тайного совета, вдумчивые советники его осторожного, превыше всего ценившего мир отца, с неудовольствием узнали о том, что наследник трона всерьез считает, что быть королем — значит воевать, и не видит лучшего способа, чем война, чтобы утвердиться и всем наконец показать, что он — настоящий король. Буйные головы, которых он собрал вокруг себя при дворе, жаждали случая выказать собственную храбрость и в свой черед подстрекали Генриха к войне. Ненависть к французам была такой глубокой, что мир выглядел неуместным и чуть ли не кощунственным. О возможном поражении никто не думал — с новым молодым королем и новым молодым его окружением победа казалась неизбежной и неотвратимой.

Ничто не могло охладить военной лихорадки, овладевшей умами, и король при первой встрече с французским послом так воинственно разговаривал с ним, что тот в совершенном изумлении написал своему повелителю: похоже, новый король не в себе, поскольку отрицает, что когда-либо посылал миролюбивое послание королю Франции (которое на самом деле было отправлено Тайным советом в отсутствие Генриха). К счастью, следующая встреча с послом прошла лучше. Екатерина позаботилась, чтобы на ней присутствовать.

— Будь с ним полюбезней, — тихо сказала она Генриху, когда церемониймейстер объявил о прибытии посла.

— К чему изображать миролюбие, когда я готов воевать?

— Прояви остроту ума. Это полезно — говорить одно, когда думаешь о другом.

— Я не хочу притворяться! Это ниже моего достоинства!

— Конечно, притворяться не нужно! Но позволь ему заблуждаться. Есть много способов победить в войне… Если он будет думать, что мы друзья, мы захватим врага врасплох. Зачем предупреждать его об атаке?

Нахмурясь, он посмотрел на нее в недоумении:

— Я не лжец!

— Нет, конечно, потому что ты сказал ему в прошлый раз, что положишь предел притязаниям его короля. Нельзя допустить, чтобы французы взяли Венецию. Ведь у нас с Венецией давний союз…

— В самом деле?

— Да, — твердо сказала она. — Англия старинный, освященный временем союзник Венеции, которая, кроме того, является естественным заслоном христианства от турок. Угрожая Венеции, французы практически открывают дорогу маврам в Италию. Это недопустимо. Однако при вашей последней встрече ты предостерег французского посла от этого шага. Предостерег, и совершенно недвусмысленно. Теперь же пришло время встретить его улыбкой. Нет нужды раскрывать перед ним наши планы. Особенно с такими, как он.

— Ты права. Раз сказал — повторяться не стоит, — подумав, согласился Генрих.

— Не будем трубить о нашей силе, — кивнула Екатерина. — Мы знаем свои возможности и знаем, как следует поступить. О наших планах они узнают тогда, когда мы сочтем нужным.