Он осторожно вынул фото из пальцев Крузо, оно еще больше помялось. Плеснул на ладонь немного эликсира, растер волосатую грудь товарища.

– Погоди, Лёш, погоди минутку, сейчас она вернется к тебе, она присматривает за тобой, она вернется, мы оба знаем. Она тут, рядышком, на стуле, ждет тебя там. – Эд чувствовал под ладонью тепло. Крузо задышал чаще, кожа разогрелась, он закашлялся, кашель – словно лавина камней…

Эд испуганно отпрянул. Может, все это неправильно. И вызовет обратный эффект. Он взял со стула фотографию, положил на прежнее место, на живот Крузо.

И только теперь заметил – на шкафу пустота. Серые сердечки Кромбаха, их не было. Они больше не бились.

Крузо очнулся, но глаза открывал редко. Эд размял в кашу белый хлеб, молоко и немного облепихового сока. Облепиха от всего помогает, утверждали островитяне. Добавил сахару и две таблетки обезболивающего, которые нашлись в кромбаховской аптечке рядом с йодной настойкой и двумя-тремя посеревшими компрессами. По наитию добавил в кашицу несколько листочков сушеных трав, какие его товарищ торжественно именовал «последним урожаем сезона».

Как при кормлении младенца, Эд сперва легонько постучал ложкой по верхней губе Крузо, и в самом деле, будто этот рефлекс существует всю жизнь, Крузо открыл рот, вернее приоткрыл. Эд смахнул лишнюю кашицу и обратной стороной ложки попробовал протолкнуть еду поглубже, что в конце концов удалось. Крузо проглотил, открыл глаза и тотчас заговорил:

– Задача Востока, Эд, я имею в виду весь Восток начиная от казахских юрт, от циркового шатра моей матери в Караганде, ну, ты знаешь, оттуда и досюда, до этого острова, этого ковчега… – Он поперхнулся, сплюнул, видимо, каша действовала хорошо. – …состоит в том, чтобы указать Западу путь. Путь к свободе, понимаешь, Эд? Это и есть наша задача и задача всего Востока. Указать им, технически, экономически, инфраструктурно… – Он сглотнул и еще энергичнее продолжил: – …достигшим так многого со своими автострадами, конвейерами и бундестагами, указать им путь к свободе, к этой утраченной стороне их… их бытия. – Он опять поперхнулся, опять закашлялся, словно невидимый великан схватил его за плечи и решил хорошенько встряхнуть.

– Тсс, тсс, – успокаивал Эд, но тотчас умолк, заметив острый взгляд Крузо.

– Вот наша задача, Эд. Защитить корни от сора, от отходов, которые теперь хлынут сюда, невероятно душистыми лавинами, невероятно заманчивые, мягкие, красивые отходы, понимаешь, Эд?

В замешательстве Эд пытался продолжить кормление, но Крузо глотать перестал. Смыкал губы и выдавливал часть кашицы наружу.

– Свобода зовет нас. Узнаёт своих помощников. Она и тебя узнала. Узнала тебя, Эд!

Эд кое-как стер желто-белую кашицу со щетины, с груди. На сей раз умывать придется после обеда, нелепо промелькнуло в голове. Он принялся увещевать друга:

– Все-таки надо поесть, Лёш. Ну чтобы набраться сил, против отходов, ведь нам ли не знать, как…

Поскольку в этом плане сказать Эду было особо нечего (хотя он, как весьма часто, испытывал огромное желание согласиться с товарищем, при всем неведении быть с ним заодно), он перешел к декламации Тракля. Иные строфы и даже целые стихотворения он вправду забыл. Ну и хорошо. Он напевал строки и рифмы из других мест, из оскудевшего компендиума фондов, какие знал наизусть, напевал их себе под нос, будто все это не что иное, как одна-единственная ласковая мелодия, настроенная на один-единственный отчаянный тон – его собственный. Сюда относились и стихи Крузо, а еще и пассажи, о существовании которых он до сих пор вообще не подозревал. Что-то вроде собственных стихов… будто он начал писать.

Ложка коснулась рта Крузо, и сезам открылся.

– Хорошо, Лёш, очень хорошо, – пробормотал Эд, – так мы всё осилим.

По дороге в судомойню Эд чувствовал прилив бодрости и чуть ли не удовлетворение. Промыл чашку от остатков кашицы, подставил под кран; окунул в чашку здоровую руку, ощутил струю воды. Братишка, что ты делаешь, спишь или бодрствуешь? Два-три раза он оглянулся, на открытую дверцу кухонного лифта, в котором по-прежнему стояла лужа. А когда вернулся в комнатушку, Крузо вроде бы опять находился в полном сознании. Голова его боком лежала на подушке, левое веко подрагивало. Когда он снова открыл глаза, веко на секунду-другую повисло на полпути.

– Ты поранился, Эд? – Он схватил Эдову поврежденную руку.

Горячка маской блестела на его лице. Ничто не напоминало о ненависти, с какой он несколько часов назад норовил затолкать голову Эда в водосток.

– Это твое, Эд. – Он протянул ему фотографию, измятую, в пятнах то ли пота, то ли «Экслепена».

– Нет, Лёш, пожалуйста, теперь она должна остаться у тебя, то есть…

– Возьми. Она присмотрит за тобой. Скажем, до следующего распределения.

От фотографии остался сущий ошметок. Бесценный клочок, покуда на нем еще можно разглядеть кроткую улыбку. Наша собственная маленькая покойница, подумал Эд.

– Давай просто положим ее здесь, у кровати, ну, в смысле, для нас обоих.

Выражение лица Крузо переменилось. Эд поспешно схватил фотографию, но теперь Крузо не выпускал ее, крепко сжимал в пальцах, глядя Эду в глаза.

– Она где-то там, в море, Эд. Можешь воспользоваться моим биноклем. Ориентируйся по огням. И если однажды меня здесь не будет, некоторое время, тогда… позаботься. Обещай мне. Обещай, прямо сейчас!

В этот миг электрическая цепь словно разомкнулась, Крузо закрыл глаза и умолк.

– Обещаю, – пробормотал Эд.

Фотографию он поставил на прежнее место, на стул. Пятна воска, пот, измятое лицо. Больно смотреть. Хоть какой-нибудь человек, хоть какая-нибудь помощь. Эд глянул на часы. И принялся тихонько ругать себя. Какие были возможности? Врачи среди отпускников? С начала ноября остров совершенно обезлюдел. Наверняка где-нибудь в пансионате сидит врач, нарезает ломтями серый хлеб и удовлетворенно слушает шум моря. От смехотворного фосскамповского медпункта проку явно не больше, чем от кромбаховской аптечки, а больница в Бергене слишком далеко.

Он достал из стола Кромбаха телефонный справочник.

Звонить по телефону Эд не привык. У них дома телефона не было. Говорить в трубку, не видя собеседника, казалось ему неестественным; в таком разговоре было что-то искусственное, почти нездоровое. Ему вспомнился первый разговор по телефону, в детстве, в деревенском кооперативе. Продавщица прижала трубку к его уху, через прилавок, где стояли стеклянные банки с карамельками. Голос матери – как удар, он ощущал ее, в ухе, но ее самой не было. И не сумел выдавить ни слова, хотя все в магазине его подбадривали, – ни единого слова.

Грязно-желтая титульная страница справочника (издание 1986 года) испещрена пунктирными линиями – попытка геометрически изобразить междугородные разговоры, как несложно понять. Воображаемая система, в узловых точках которой виднелись маленькие телефоны, точно пауки в тенетах. Существо покрупнее, внешне похожее на наборный диск, уже попалось в сети. А поверху – падающий вниз монолит черной телефонной трубки, которая, словно идол или бог телефонной сети, обхватывала все это и грозила утащить с собой в бездну.