лет назад к мятежу против моего покойного супруга. В прошлом скотты никогда не упускали случая погреть руки на беспорядках и неурядицах в Англии. Но не в этот раз. Король не только отверг посулы Джона, но и сообщил, что если для освобождения Ричарда потребуется выкуп, Шотландия внесет в него свой вклад.

Алиенора достигла эффекта, на который рассчитывала, потому что после ее заявления лица в зале просветлели. Когда появился трубадур и начались развлечения, она заверила епископа, что они с Уильямом де Сен-Мер-Эглизом без промедления уведомят монахов Крайстчерча о желании Ричарда избрать Губерта примасом. Припомнив рассказ Ричарда про то, как Генрих разрешил монахам из Винчестера проводить свободные выборы при условии, что они проголосуют только за его кандидата, он передал их разговор Алиеноре, и королева от души рассмеялась и сказала, что не забыла ту историю. Губерт счел добрым признаком то, что ее способны веселить и радовать воспоминания о человеке, который шестнадцать лет продержал ее в заточении.

Первым, кто заметил, как дворецкий королевы проводил в зал нового гостя, был Уильям Бривер. Перепачканная дорожной грязью одежда говорила о том, что это гонец, и то, что он не удосужился привести себя в порядок, прежде чем идти к государыне, намекало на срочность сообщения. Когда он подошел ближе, Бривер узнал в нем одного из людей королевы – человека до мозга костей преданного ей, неприметного и чувствующего себя как дома среди густых теней.

– Мадам! – воскликнул Бривер, но Алиенора уже увидела своего агента.

– Госпожа, – сказал тот, опускаясь на колено. – Прости, что нарушаю твою трапезу, но у меня вести, не терпящие отлагательств.

Алиенора смотрела на гонца невозмутимо, но под столом крепко сцепила лежащие на коленях руки. Она отправила его с письмом к сенешалю Нормандии. Но не ожидала его возвращения так скоро. Да и письма при нем не было видно. Королева прикинула, стоит ли выслушать эти новости без чужих ушей, но отбросила эту идею. Что бы ни произошло в Нормандии, ее соратники должны знать. Жестом предложив курьеру подняться, она сказала:

– Излагай все, что узнал, Джастин. Ты повстречался с сенешалем?

– Нет, мадам. – Он подошел ближе к помосту, ни на миг не спуская с нее взгляда. – Мне не удалось попасть в Руан, потому как город осажден войсками французского короля и графа Фландрского.

Повисла напряженная тишина. Никто не открывал рта, потому как не было нужды озвучивать мысль, и так крутившуюся у всех в уме: если Филиппу достанется Руан, столица Нормандии, власти Ричарда над герцогством будет нанесен смертельный удар.

* * *

Французский король пребывал в отличном расположении духа, что выражалось в появлявшейся время от времени на его лице улыбке. Враги Филиппа Капета заявляли, что тот напрочь лишен чувства юмора. Это было не так, просто оно было слабым из-за отсутствия тренировки. Филипп смотрел на мир очень трезво, что было плодом его раннего восхождения на трон, в возрасте всего пятнадцати лет. Это сказалось на его образовании – он так и не овладел латынью и очень болезненно воспринимал этот изъян, особенно потому, что вечный его соперник, английский король, свободно разговаривал на этом древнем языке. Он не был подвержен пустому тщеславию и отдавал себе отчет, что Ричард всегда будет затмевать его на поле боя. Зато знал толк в осадном деле, где успешно раскрывались его сильные стороны: стратегическое чутье и терпение. И поэтому тем теплым апрельским утром под стенами Руана король уже предвкушал победу.

Этот месяц покуда складывался крайне успешно для двадцатисемилетнего французского монарха. В замке Жизор он видел золотой ключ, способный открыть для него всю Нормандию. Два дня назад из Германии вернулся епископ Бове. Узнав от него, что английский король брошен в темницу Трифельса, он расценивал страдания своего врага как божественное воздаяние. Теперь, получив второй шанс перебить ставку престарелой матери Львиного Сердца, Филипп не сомневался, что сумеет вскоре посадить Джона на английский престол. И он знал, что в день, когда это случится, проклятая Анжуйская империя будет обречена.

Его шатер был полон, хотя мог вместить сотню с лишним человек. Для обеда были расставлены на козлах столы, накрытые белыми скатертями, уставленные серебряными кувшинами и кубками для вина. Блюда были горячими, ароматными, воистину достойными короля. Вино было особенно хорошим, потому что вино Филипп любил и надеялся, что со временем сможет прибрать к рукам знаменитые виноградники Аквитании.

– Выпьем за падение Руана! – провозгласил он, поднимая кубок.

Тост с восторгом подхватили собравшиеся в шатре – люди по большей части высокородные, жадные до добычи, которую обещала кампания. Балдуин, граф Фландрский и отец покойной супруги французского короля, трагически умершей, рожая ему ребенка, сидел на почетном месте справа от государя, а слева располагался кузен короля, епископ Бове. После первой перемены блюд епископ позабавил сотоварищей рассказом о прискорбном состоянии английского короля и заявил, что Ричард умолял вступиться за него перед императором Священной Римской империи. Знавшие Львиное Сердце лично сочли эту деталь маловероятной, но большинству отчет Бове понравился. Еще больше хохота вызвала повесть прелата о позорных обстоятельствах ареста английского монарха. Его, мол, обнаружили в паршивой гостинице, бывшей немногим лучше публичного дома, где он пытался избежать опознания, выдавая себя за помощника повара.

Не все находили басни епископа увлекательными. Жофре, граф Першский, не поднимал глаз от своей тарелки, стараясь не замечать бросаемые на него пытливые взгляды: все знали, что он женат на племяннице английского короля, и потому его преданность вызывала сомнения. Разглядывая жаркое из барашка, Жофре вспоминал мучительное прощание с женой. Он изо всех сил старался убедить Рихенцу, что не может поступить иначе и не откликнуться на вызов Филиппа. Напомнил ей, что Филипп его кузен и его король, и что он вернулся из Святой земли по уши в долгах, а граф Мортенский обещал пожаловать ему Мулен и Бонмулен, как только английская корона достанется ему. Убедить Рихенцу не удалось, но Жофре знал, что женщины создания эмоциональные и что она любит дядю, поскольку выросла при английском дворе. Поэтому граф решил проявить снисхождение к ее глупости, особенно сейчас, когда она считает, что снова непраздна: одного сына жена ему уже родила, когда он уехал в Святую землю. Жофре был твердо убежден, что