Он смотрел, как письмо выскальзывает из его пальцев и падает на пол у ног. Все вокруг утратило смысл.

Резкий стук в дверь вывел его из мрачного забытья. Стражник, которого товарищи в шутку окрестили сэром Вильгельмом, распахнул дверь, впустив внутрь Маркварда фон Аннвейлера. Ричард напрягся при виде министериала, которого прочно связывал с сырой темницей в Трифельсе и тяжелыми железными оковами. Но тут же позабыл про немца.

– Глазам своим не верю! – вскричал он и вскочил, увидев, как следом за Марквардом в комнату входит Фульк из Пуатье.

Клерк стремительно вскинул руки:

– Если ты намерен обнять меня, милорд, то постарайся не переломать ребра!

Расхохотавшись, Ричард заключил гостя в объятья, не как король клерка, но как товарищ по кораблекрушению. А когда отступил на шаг, то увидел, как у обычно выдержанного клирика слезы блестят на глазах. Марквард не стал медлить, а весело взмахнув рукой, вышел, прежде чем его хватились. Ричард сразу же принялся закидывать Фулька вопросами. Освободили ли только его одного? Где остальные? Как с ними обращались? Видел ли он Гийена, Моргана и юного Арна? Все ли живы-здоровы?

– Чтобы я мог ответить, тебе придется замолчать, монсеньор, – запротестовал Фульк, удачно пародируя собственную ворчливость. – Боюсь, покуда тебе придется довольствоваться только моим обществом.

Далее он сообщил, что остальных еще держат в Регенсбурге, но обещали вскоре отпустить. Разумеется, обещание легко даются, но не так просто выполняются. Хотя их немецких тюремщиков никто не примет по ошибке за ангелов, обращались с пленниками неплохо. Его самого держали вместе с захваченными во Фризахе, о Гийене, Моргане и мальчишке ему ничего не известно. Зато он слышал, что тамплиеров и арбалетчиков уже освободили. Фульк полагал, что следующим отпустят Ансельма, как священника, а вот Балдуина де Бетюна станут держать до последнего – он достаточно знатен, чтобы быть ценным заложником.

Они размещались на оконном сиденье, и свет солнца не щадил Ричарда, лучше любых слов поведав Фульку о королевском плене.

– Выглядишь ты не слишком хорошо, государь, – напрямик заявил он. – Насколько могу судить, потерял вес, да и сон тоже. Тот немецкий щеголь, что проводил меня сюда, обмолвился о нескольких днях, проведенных тобой в замке Трифельс. Неужто это правда?

– Их было шестнадцать, если быть точным, – лаконично сообщил Ричард, но распространяться на эту тему не стал.

Фульк достаточно знал его, чтобы не давить – когда король пожелает рассказать о претерпленных мучениях, то расскажет. А в том, что это были мучения, Фульк не сомневался, будучи знаком со зловещей репутацией императорской тюрьмы. По дороге сюда из Регенсбурга он тешил себя мыслью, что монарший статус защитит государя, но услышав название «Трифельс» понял, что ошибался.

– Нам явно много что следует обсудить, – бросил клерк. – Подозреваю, ты лучше нас осведомлен о событиях в Англии и в Риме. И считаю также ложной надежду на то, что святой отец обнаружит вдруг у себя яйца и поставит императора на место.

Нечасто приходилось Ричарду слышать, как слова «святой отец» произносятся с таким сарказмом, и он снова рассмеялся, радуясь встрече со своим сварливым помощником и надеясь, что эта сентиментальность не является симптомом заточения и не исчезнет, стоит ему обрести свободу.

Фульк заметил упавшее письмо и инстинктивно поднял его, следуя привычке заботиться о королевской корреспонденции. Уже протягивая его Ричарду, он прочитал первые строки и издал удивленный возглас:

– Ты получил новость от дожа Венеции?

Ричард не видел причины томить соратника в неведении.

– Ну же, читай, – сказал он, и Фульк развернул письмо к свету.

«Достославнейшему государю Ричарду, милостию Божией королю Англии, герцогу Нормандии, Аквитании, графу Анжу, Энрико Дандоло, оною же милостию дож Венеции, Далмации и Черногории, желает здравия и заверяет в искреннем своем почтении. Знай же, что получил я из надежного источника весть, что Саладин, сей враг веры Христианской, умер в первую неделю великого поста. Один из его сыновей, которого по слухам назначил султан наследником всех своих владений, пребывает ныне в Дамаске, тогда как другой правит Египтом и Александрией. Брат султана находится вблизи Египта с многочисленною армиею, и злейшая рознь возникла между дядей и племянниками. Прощай».

Когда Фульк оторвал глаза от пергамента, Ричард понял, что клерк сразу уловил суть этого судьбоносного известия.

– Теперь, когда Саладин мертв, а его империя в беспорядке, Иерусалим похож на спелую сливу, готовую упасть в руки.

– И если бы я не вынужден был заключить с Саладином мир, чтобы вернуться и защитить мое собственное королевство, то находился бы еще в Утремере, Фульк. В отсутствие вечно мешающих нам французов, мы с Генрихом могли бы отобрать Иерусалим у сарацин.

Ричард вскочил и принялся расхаживать взад-вперед.

– Французского короля и моего братца за многое следует привлечь к ответу. Как и этого скорпиона на германском престоле. Окажись я только в Англии, мне не потребуется много времени, чтобы обратить Джонни и Филиппа в бегство. И тогда я мог бы строить планы, как вернуться в Святую землю, как обещал Генриху и Всевышнему. А так… Кто скажет, сколько пройдет времени, прежде чем я обрету свободу и исполню свой обет?

Он стремительно развернулся и обратился к клерку:

– Ну разве есть в этом хоть какой-то смысл, Фульк? Как Господь попустил такому случиться? Смерть Саладина открывает редкую возможность взять самый священный город христианского мира, а я не могу воспользоваться ей!

Самый простой ответ гласил, что не им ставить под сомнение пути Господни. Но Фульк не питал склонности к простым ответам, да и Ричард их не принимал.

– Не знаю, что сказать тебе, монсеньор. Я тоже не понимаю.

– Со временем брат Саладина возьмет верх, потому как он куда способнее своих племянников. Теперь самое время нанести удар, а я торчу здесь, и удерживают меня не сарацины, а другой христианский правитель!

Ричард изрыгнул несколько смачных ругательств, ни одно из которых не умерило ни его гнева, ни огорчения. Снова сев, он сгорбился на оконном