Подобный сценарий стал бы логическим продолжением секретных переговоров, активно ведущихся между разведками США и Германии в мае и июне 1944 года. В частности, например, во время встреч в Швейцарии главы местного разведывательного центра УСС Аллена Даллеса (1893–1969) и генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича (1881–1948) были озвучены предложения немецких военачальников: свержение Гитлера, создание военного правительства, согласившегося бы на безоговорочную капитуляцию с одновременной организацией борьбы против оккупации Красной армии какой-либо части Германии. Стороны не договорились. Реализация подобных предложений означала нарушение договоренностей с СССР и резкое обострение отношений с восточным союзником. Тем более что и вступившая в переговоры немецкая оппозиция пока еще никак не проявила себя. Американцы предложили желающим перемен немцам показать серьезность своих намерений наделе, в первую очередь ослабив сопротивление на западном направлении. Судя по тем нерешительным действиям, пассивности и инертности, которые были продемонстрированы немецким командованием в противостоянии с англо-американскими войсками в июне и первой половине июля 1944 года, предложение США не осталось без внимания. К моменту покушения на Гитлера на Западном фронте сложилась идеальная ситуация для начала активных действий, правда не на военном, а на дипломатическом направлении.

В неявном виде эта ситуация найдет отражение в мемуарах Черчилля, указавшего, что события в «Волчьем логове» совпали с «затишьем на фронте в Нормандии». В остальном, британский политик хранил молчание, хотя даже по тому, что вошло в окончательную редакцию, явно прослеживается его желание «опередить русских в некоторых районах Центральной Европы». Он упоминает о венграх, которые «выразили намерение оказать сопротивление советскому продвижению, но капитулировали бы перед британскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя». Он рассуждает о «массовой капитуляции на Западе», признаваясь, что «не видел причины для огорчений», если при таком сценарии «мы дойдем до Эльбы или даже дальше, до того как туда дойдет Сталин». Он приводит в основном тексте послание Эйзенхауэру от 2 апреля 1945 года, в котором есть такие строки: «Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились с русскими как можно дальше на Востоке».

Игра Запада с идеей сепаратного мира служит еще одним доказательством того, что, несмотря на открытие второго фронта, основные бои велись на Востоке, и на это же направление приходились и основные потери. Черчилль признает это в своих мемуарах, называя «летнюю кампанию русских» «эпопеей блестящих успехов» и приводя свое послание к Сталину от 27 сентября 1944 года, в котором упоминалось, что «с глубоким интересом и растущей надеждой мы наблюдали за развитием гигантского наступления русских». Но в целом масштабное наступление Красной армии летом 1944 года (операция «Багратион») представлено крупными мазками и разбросанно по трем главам. Британский политик в очередной раз обходит события на Восточном фронте стороной, довольствуясь черновиком Паунэлла, который успехам советских войск в период с июня 1944 по февраль 1945 года посвятил всего одну тысячу слов.

Как автор, Черчилль был вправе сам выбирать темы для своего текста и сам определять глубину их изложения. Но подобная самостоятельность имела объективные ограничения. Были события, эпизоды и тематические области, которые даже он не мог избежать. К ним относился 1945 год и две знаменитые конференции. Согласно Денису Келли, воспоминания Черчилля о встречи Большой тройки в Ялте носили «чрезвычайно болезненный характер», и автор «предпочел бы их забыть». Подобный настрой отразился на работе с текстом, который превратился в пересказ официальных записей с разбавлением последних различными реминисценциями личного характера. Гораздо больше, чем итоговая версия, могут передать черновые наброски, подготовленные лично Черчиллем и содержащие для его помощников основные тезисы по сбору и обработке материала. В частности, он указал, что сама конференция представляла собой «тяжелое явление»; во время обсуждения «Сталин и Молотов пообещали вступить в войну против Японии»; «было достигнуто соглашение по Польше, нарушенное в последующие месяцы»; и, наконец, последнее: «Перед нашими ногами был весь мир, — в элегическом тоне отмечает Черчилль. — Двадцать пять миллионов человек стояли на марше и ждали нашего приказа на земле и на воде. Мы казались друзьями». Надежды на взаимное сотрудничество не оправдаются, и на следующем крупном саммите — встрече в Потсдаме, раскол и разногласия между союзниками станут очевидны. «Этой завершающей конференцией трех держав было суждено создать разброд», — утверждает Черчилль.

Описание событий в Потсдаме займет две главы, но так же, как и Ялтинские дискуссии, оно будет иметь поверхностный вид, с предпочтением пересказа стенограмм серьезному анализу. В какой-то степени Потсдам с его «мрачной атмосферой споров» стал для Черчилля еще более тяжелым воспоминанием, чем Ялта. И не только потому, что из-за поражения на выборах он был вынужден прервать свое участие. В Потсдаме еще более отчетливо проявились контуры сужающейся роли Великобритании в международных делах, а также объективная слабость на фоне других участников коалиции в финансовой и военной сфере. Черчилль приводит диалог с Трумэном, в котором жалуется на возросший внешний долг и тяжелое экономическое положение своего государства. Ответ президента не внушал оптимизма. Заверив, что он сделает все возможное для поддержки союзника, Трумэн сослался на множество проблем внутри США, дав тем самым понять, что согласие помочь в принципе еще не означает принятие конкретных обязательств.

Черчилль использовал слабость собственной страны для доказательства важного тезиса — США тоже были виновны в развязывании «холодной войны». «Британия, хотя все еще оставалась весьма сильной державой, не могла действовать решительно в одиночку», — подчеркивает наш герой, добавляя, что в описываемый период он «мог лишь предупреждать и взывать». В основном он «взывал» к США. Но «выступая на арене как победитель, как вершитель судеб человечества, Соединенные Штаты не имели ясных и последовательных целей».

Приведенные комментарии относятся к апрелю 1945 года. Этот месяц стал особенным в разворачивающемся конфликте: в относительно небольшой для истории промежуток времени, в течение восемнадцати дней, скончались два главы государства. Одна кончина была вполне прогнозируема — суицид фюрера. Другая — внезапна: скоропостижная смерть от инсульта президента США Франклина Делано Рузвельта. В то время как самоубийству Гитлера Черчилль уделяет лишь один абзац, смерти Рузвельта отведена целая глава, которая по замыслу автора стала краеугольной в томе.

Черчилль начал работать над этой главой достаточно поздно, в сентябре 1952 года. Отдыхая на вилле Бивербурка он направил запрос Дикину, попросив его собрать материалы о кончине Рузвельта в апреле 1945 года. В частности, его интересовало: «Когда я получил эти новости? Как скоро я выступил на эту тему в парламенте? Что именно я сказал?».

В своей книге Черчилль отметит, что «Рузвельт умер в самый кульминационный момент войны, в момент, когда его авторитет был крайне необходим для направления политики Соединенных Штатов». Описывая свои первые впечатления после получения печального известия, он признается, что «почувствовал себя так, словно мне нанесли физический удар». «Мои взаимоотношения с этим блистательным человеком имели огромное значение на протяжении долгих тяжелых лет совместной работы, — скажет он. — Теперь этим отношениям пришел конец. Я был подавлен сознанием большой, непоправимой утраты».