– Почему?

– Потому что я лойрио. И рисую то, что мне нравится, и так, как мне нравится. А они… Знаешь, сколько людей мечтают о моей известности? Сколько раз мне высказывали, что я выскочка, бездарность, что пробилась или через постель, или как-то еще, но не талантом?

– Догадываюсь, что много.

– Очень много. Когда я стала лойрио – замолчали. В лицо не говорят, а за спиной… гадюшник!

– Терпи, – фыркнул Гарт, – тебе это важно?

– Нет. Я рисую и буду рисовать. Для себя, для детей, просто так… это как дыхание, от него не откажешься. А говорить – пусть говорят. Вильтен сделал меня модной, да. Но труд был мой. И искра моя.

Яна вздохнула.

– Может, нам все-таки стоит поехать вместе? Понимаешь, мы же не будем ходить и орать «Аэлена» или «Вериола». А как иначе на нас отреагируют?

– Я не подумала…

– На тебя обратят внимание все?

– Ну, наверное, в той или иной степени.

– А мы будем искать того, кто будет ненавидеть. Не просто обратит внимание, но будет злорадствовать, ждать твоего унижения… ты поняла?

– Да. Пойдем?

– Куда?

– Галерея недалеко. Прогуляемся… кстати, заодно я похвастаюсь. Дома я не вешаю свои работы, это плохой тон. А вот там – можно.

Аэлена весело улыбнулась – и получила такую же улыбку от Яны.

– Идем гулять!

– Лара, вы соблаговолите?

Рошер склонился перед Аэленой, предлагая ей уцелевшую руку для опоры. Лара соблаговолила опереться и поплыла по улице, задрав носик. Гарт спародировал Рошера, Яна фыркнула, но предложенный локоть приняла, подражая Аэлене. И вся компания направилась в сторону галереи.

* * *

Галерея…

А красивое место, между прочим. Хотя и… странное. С одной стороны – чей-то шикарный дом, с другой – высажены дубы. Старые, крепкие, уж лет по сто – сто пятьдесят, не меньше, Яна бы точно определила возраст, если бы ей дали подольше пообщаться с деревьями. И вот в этом промежутке, между домом, почти дворцом, и деревьями, устроен навес.

Получается нечто вроде выставки почти на улице.

– Зимой тут, наверное, неуютно?

Яна подумала о дожде, снеге… нет, картинам этого точно не вынести.

– Зимой тут щиты ставят, – пояснила Аэлена. – Конечно, холодно, но ветер почти не задувает, от дождя тоже есть защита, а остальное можно перетерпеть. Я здесь тоже выставлялась. И сейчас есть несколько работ.

– Где?

– Подальше. Там удобнее… Художники тоже бывают разные. Кто-то знаменит, а кто-то нет, вот с новичков и начинают. А более серьезные работы – в середине аллеи.

– А почему это место назвали галереей?

– Не знаю. Пошло вот так…

Яна кивнула. А потом опустилась на колени перед Аашей.

– Девочка, мы сейчас пойдем гулять. Вот если кто-то будет ненавидеть Аэлу, ты мне скажешь, ладно?

Гарт фыркнул.

– Думаешь, она понимает?

– Одного раза было мало? – окрысилась Яна. – Так она тебе сейчас снова свои ощущения опишет! Потом еще и в картинах увековечат, так и назовут: «Описанный лойрио»! Сколько можно повторять – Ааша не глупее людей! Просто другая!

Аэлена ухватила родственника за рукав.

– Гарт, не ссорьтесь.

– Ладно… идите, гуляйте, – махнул рукой высокородный. – Лишь бы получилось.

Яна фыркнула – и гордо пошла по галерее. Ааша задрала хвост и последовала за подругой, всем своим задом излучая презрение.

– С-собака страшная.

– Она тебе нравится? – Аэлена подмигнула Гарту.

– Ты с ума сошла?!

– Значит, точно – нравится.

Аэлена улыбнулась и помчалась догонять Тайяну.

Далеко нархи-ро не ушла. Стояла перед картиной, состоящей из хаоса красных, белых и черных пятен разной формы и размера.

– Что это?

– Убийство на снегу, – с невыразимым презрением пояснил художник – совсем молодой парнишка лет шестнадцати.

– А где снег?

– А вы не видите?

– Нет. А кого убили?

– Нашу жизнь. Талант. Вдохновение. Это философская концепция, рассчитанная на глубокое понимание смысла нарисованного…

Яна закивала.

– А, понятно. Просто я не философ, у нас в Лесу проще – либо убили, либо не убили.

Аэлена фыркнула над ухом у подруги.

– Яна, это новое течение в рисовании. Человек отражает мир так, как он его видит.

– У него болезнь зрения? – Яна с интересом уставилась на художника. – А какая?

Парень стал похож на спелый буряк.

– Это… это не болезнь!

– Это у человека в душе, – сообщил уже покатывающийся со смеху Рошер.

– Душевная болезнь?

Художник открыл рот. Понимая, что сейчас беднягу понесет по кочкам, Рошер и Аэлена подхватили наивную нархи-ро под руки и потащили дальше.

– Яна, я тебе потом объясню!

– А почему ты так не рисуешь?

– Просто я рисовать умею.

Яна кивнула.

Было непонятно, но вдруг?

А картины в большинстве своем были красивыми. Яркие и чистые тона, пейзажи, портреты… Яна искренне увлеклась разглядыванием. Аэлена то здоровалась с кем-то, то махала рукой, Рошер оглядывался по сторонам, Гарт шел с видом кота, которому хозяйка вместо мяса попыталась подсунуть свежий огурчик – что это за непонятная штука?! – вокруг было весело и шумно.

И тут Аэлена и Ааша на миг словно замерли.

Но если Аэлена – люди вообще не особо чувствительны к таким вещам – просто тряхнула головой, словно смахивая с себя чужой ненавидящий взгляд, то Ааша рыкнула и уверенно двинулась вперед. Туда, где рядом с такими же абстрактными картинами сидел мужчина средних лет.

Яна впилась в него глазами.

Художник?

Ну, вероятно.

Такой дяденька-гриб. Невысокий, крепенький, весь какой-то кругленький, словно его лепили и собирали из шариков, лицо на первый взгляд приятное, но это пока в глаза не посмотришь. А вот холодные мутно-серые озерки мигом меняли впечатление на противоположное. И вовсе даже это не боровичок под елкой, а ложный белый гриб. Ядовитый. Становилось ясно, что коллег по ремеслу мужчина в лучшем случае презирает, людей не любит и вообще – сидеть здесь унизительно для него. О, этот отвратительный мир, вытирающий ноги о творцов и радостно приветствующий тварей!

– Яна?

Аэлена проследила за направлением движения подруги, скривилась, но пошла вслед за нархи-ро.