До машины оставалось совсем немного, ярдов десять, и Влэд перешел на шаг, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

– Отпустите девочку, – повторил он тяжело дыша, а потом снова: – Отпустите ее. Дайте ей уйти.

– Кто ее держит? – закричал Бен. – Пусть идет, если хочет. Просто ты ей не нужен, хорек, она хочет трахаться со мной, ей понравилось, и она хочет со мной. Она вообще сладкая, знаешь, когда я в нее вставлял, она так… – Но он не договорил. Тело Влэда метнулось, видно было, как вспухла, напряглась каждая жилка – на лице, шее, руках. Оказалось, что он уже совсем рядом, Элизабет лишь успела сжаться, втянуть голову в плечи…

Она так ничего и не увидела, только услышала громкий хлопок, потом успела заметить, как судорожно дернулись плечи Бена, видимо, он схватился за лицо руками. Когда он оторвал их, ладони были мокрыми и красными. Слишком красными, неестественно красными – алыми.

– Ах ты гад! – закричал Бен и, опершись двумя руками: одной – в сиденье, другой – в ребро двери, – поднял свое крепкое тело в воздух, уже там, в воздухе, взмахнул ногами, и вот так, одним движением, перескочил через дверцу кабриолета.

Он уже стоял на земле, уже замахивался, его рука уже летела в голову Влэда, который казался маленьким, ничтожным, беспомощным по сравнению с атлетическим Беном. Но рука не долетела.

Как «кикер» на футбольном матче – с разбега, основательно занося ногу для замаха, прицельно, расчетливо, с оттяжкой, выбрасывая ее далеко вперед, добавляя по ходу носком ступни, – врезается в мяч, так и нога Влэда врезалась в Бена. Элизабет не видела, куда именно врезалась, но догадалась. Потому что Бен тут же бесшумно, без криков, стонов, даже без лишних движений перегнулся вдвое, а потом, скрюченный, завалился на бок и лишь перекатывался там, в пыли – на спину, потом назад, на бок, потом снова на спину. Он так и не произнес ни слова, только катался по асфальту, сжимая обеими руками низ живота.

Влэд склонился над ним: желваки на его скулах заметно ходили, кулаки сжаты, тело подобралось, как пружина, как сдавленная стальная спираль. Так нависают боксеры над соперником, только что отправленным в нокаут. «А вдруг он начнет подниматься?» – думают они, готовясь к следующему сокрушительному удару.

В принципе, лежащий, подогнувший под себя коленки Бен был полностью беспомощен. Влэд мог двинуть ему ногой, отбить почки, разбить лицо, он мог забить его до полусмерти. Элизабет застыла. Секунды растягиваясь, удлиняясь, тащили одна другую, и ничего не происходило.

– Зачем? – вдруг произнес Влэд негромко, но получилось почему-то очень отчетливо. Слышно было, как вместе с рваным дыханием изо рта вырываются мелкие брызги. – Зачем вам она? Что вам от нее надо? – Он замолчал, поймал дыхание, оторвал глаза от по-прежнему катающегося по земле тела. Элизабет перехватила его взгляд только на мгновение: как ни странно, сейчас он не был ни жалким, ни беспомощным, совсем наоборот, в нем проступали злость, уверенность, даже жестокость – человек с таким взглядом легко мог ударить, покалечить, убить.

– Зачем? – повторил он, обращаясь теперь уже только к Джине. И вдруг глаза его сузились, будто он что-то понял, догадался, и он сделал шаг к машине. Но всего лишь один шаг. – Кто вас послал? Кому все это надо?

Джина молчала.

– Она же несчастная девочка, сирота. Зачем? Нужно ведь иметь сострадание. Вчера вы ее напоили, а сегодня попытались увезти, похитить. Зачем вам она? – Он замолчал, нахмурился. – Вы и к смерти ее матери причастны. Сначала мать, потом дочь. Но зачем, вот чего я не понимаю…

И тут Джину прорвало:

– Ты это кончай! При чем тут ее мать? Мы ее даже не знали, не видели! – Снова резкий, крикливый голос, она даже привстала, высунулась из машины, столько в ней накопилось злости. – Ты сам небось ее укокошил, чтобы спать с дочкой. Нам-то какая корысть. А теперь с больной головы на здоровую, педофил вонючий. Да мы хотели ее увезти от тебя, освободить ее, чтобы она не была твоей подстилкой, старый козел. Ты сам…

– Все, – перебил ее Влэд, – я вызываю полицию. Пускай они разбираются с вами.

– Ну да, вызывай! – крикнула Джина, еще больше подавшись телом вперед, вверх. В ее голосе не слышалось страха, наоборот, вызов: – А мы им расскажем, что ты занимаешься инцестом, да еще с несовершеннолетней. Посмотрим, что они с тобой сделают, говнюк. – Влэд шагнул к ней, потом еще раз, на его шее снова вздулись жилы. Джина сразу осеклась, тело ее опало, вжалось в сидение. Влэд сделал еще один шаг, остановился… Но так ничего и не произошло – ничего, кроме длинной, неуклюжей паузы.

– Выходи, Элизабет, – произнес он. Голос его сразу обмяк, смешался с усталостью: – Ты разве не видишь, с кем связалась?

Элизабет стала подниматься. Внезапно все сразу всплыло, выстроилось в один ряд – вчерашний вечер, опьянение, чужие голоса, прикосновения, сегодняшняя езда по хайвэю, как по команде меняющееся лицо Бена – всплыло смутно, размыто, но различимо. Влэд прав, они хотели похитить ее, увезти. Но куда, для чего, зачем? Нет, у нее слишком мало сил, чтобы понять, осмыслить.

Она вылезала из машины, потом шла к Влэду – почему-то медленно, словно замороженная, словно вокруг разбросаны осколки стекла, а она босиком и боится наступить на них, порезаться.

Обходя машину, Элизабет взглянула на Джину. Та по-прежнему сидела на переднем сиденье, в ее лице не осталось и намека на мягкость, задушевность, понимание. Наоборот – обостренный, насмешливый профиль, неровная улыбка подернула губы, глаза и не пытались скрыть вызов, злость, нежелание смириться с неудачей.

Джина перехватила взгляд Элизабет, и тут же каждая клеточка на ее лице одновременно сдвинулась, разом меняя общую матрицу, переписывая ее по-новому, и возникла прежняя Джина – нежная, добрая, готовая понять. Метаморфоза была молниеносной, разительной: казалось, что сменились маски, что лицо собрано из множества гибких, порожних ячеек, как у гуттаперчевой куклы, и кто-то извне управляет им, меняя его выражение по собственной прихоти.

Потом округлились губы, вспухли, вытянулись трубочкой, зашевелились будто бы с трудом, будто пытались что-то произнести, но не могли.

– Что? – переспросила Элизабет. Она думала, что Джина пытается что-то ей передать, какой-то секрет, но только ей одной, чтобы Влэд не слышал.

Губы снова зашевелились, вытянулись, снова пытаясь выдавить из себя слова, они двигались с усилием, отчетливо артикулируя каждое слово, медленно разделяя его на слоги. Джинин лобик сморщился от напряжения, казалось, ей очень важно, чтобы Элизабет расслышала ее, поняла. Но звуки так и не выскользнули наружу, так и остались внутри пухлых, ярких губ.

И только когда Элизабет дошла до Влэда, когда тот уже взял ее за руку, в этот момент Джинино лицо вновь преобразилось, исказилось в гримасе, и она подмигнула весело, озорно – так одна подруга намекает другой на только им известную забаву.

– Что? – еще раз переспросила Элизабет.

– Пойдем, ты разве не видишь, она издевается. – Влэд потянул ее за руку. И она послушалось, поддалась, пошла вслед за ним. Она готова была слушаться кого угодно: кто бы потянул, за тем бы она и пошла.