такую кашу, – Рордин снова принимается метаться из стороны в сторону.

Я тяжело вздыхаю.

– Какую кашу, Рордин?

– Сколько он тебе дал? – спрашивает он, пропуская мимо ушей мой вопрос.

– О чем ты, чтоб тебя?

Рордин смотрит так, что я вдруг чувствую себя голой, несмотря на его рубашку и личину, которой он меня проклял.

– Дней, Орлейт. Сколько?

Ах да, точно.

Надо было догадаться, что Рордин будет говорить о Кайноне. Единственные цветные пятна в этой комнате – клочья платья у моих ног и темно-синяя купла, обнимающая мое запястье.

И кровь, которая покрывает нас обоих.

– Он не ограничивал меня по времени, недоверчивый ты ублюдок.

Рордин в четыре шага оказывается рядом.

– Во-первых, Бейз не страдает глухотой, – рычит он, загибая пальцы, – а во‐вторых, пока не научишься делать это убедительно, не пытайся мне врать.

Проверка…

Надо было догадаться.

Даже не силюсь изобразить раскаяние.

– Тогда перестань задавать вопросы, ответ на которые уже знаешь! – кричу я. Мне холодно, я в бешенстве и едва держу себя в руках, отчаянно желая закончить этот дурацкий разговор. – А Кайнон просто изображал драму, так что не надо поспешных выводов.

Рордин скалится, его ярость оглушает меня новым холодом. Я оглядываюсь в попытке найти какое-нибудь оружие – чем бы его стукнуть покрепче, дать понять, что я не позволю собой помыкать.

– Нет, он изображал дипломатию. Кайнон давно положил глаз на Окрут и, судя по всему, просто-напросто ждал идеальной возможности нанести удар.

Мысленно содрогнувшись, стараюсь сохранить на лице лишь жесткую уверенность.

– Ты ошибаешься, – качаю я головой. – Дело не в этом. Он заключил сделку: корабли в обмен на меня. Он ее не нарушит, не рискнет развязать войну сразу с двумя соседними территориями из-за того, что ему всего лишь придется прожить без своей обещанной на пару деньков дольше.

Глаза Рордина превращаются в лед, и я готова поклясться, что в комнате становится на несколько градусов холоднее.

– Первое правило политики, Милайе, – никогда не показывай, какие карты у тебя на руках, если точно не знаешь, с кем имеешь дело.

Я открываю рот, чтобы возразить, осознав свою ошибку, но Рордин уже отходит к дальней стене с окном. Раскрыв створки, он по пояс высовывается под дождь и осматривает стены вокруг.

– Что ты там ищешь? – хмурюсь я.

Рордин выпрямляется, новые струи воды текут с густых волос по плечам, груди, спине.

– Опорные балки, – буркает он в ответ, следуя вдоль стены.

– Прозвучало как обвинение… – еще больше хмурюсь я.

– С чего бы, правда?

Распахнув другое окно, Рордин снова высовывается, оглядывает стены и с мрачным, решительным выражением лица направляется к дверям.

– Эй-эй, минутку! Ты куда это?

– Убить врука.

Сердце ухает в пятки.

– А… как же я?

Рордин оборачивается, обводит жестом комнату:

– Чувствуй себя как дома. Рекомендую вздремнуть. Я могу задержаться.

Он снова делает шаг к двери, и я даже не раздумываю.

Просто действую.

Рванувшись следом, я стискиваю его руку в слабой попытке удержать. Но Рордин – живая мощь и сила – перехватывает мои запястья, заламывает руки и разворачивает меня, впечатывая в дверь так, словно я сделана из того же камня, что и он.

Из легких вышибает весь воздух, и Рордин сжимает мое горло, заставляя запрокинуть голову и посмотреть во властные глаза, в которых нет ни грамма жалости.

Стоит ему только крепче стиснуть пальцы – и мне конец. Я чувствую исходящую от него силу, твердость его мышц и ярость в дыхании, что обжигает меня столь бесстыдно.

Он тянет мои запястья, заставляя выгнуться, выставив грудь, прижаться. И тело мгновенно реагирует на его близость, словно я прямое его продолжение. Марионетка на ниточках, как он и говорил.

Зашипев ему в лицо, дергаюсь и вырываюсь, но Рордин придвигается еще ближе, давит еще сильнее, заставляя жар внутри меня пульсировать в попытке противостоять его льду.

Рордин цокает языком.

– Не надо так пылко на меня бросаться, Милайе. Только если ты не готова быть разорванной в клочья. И я говорю вовсе не про твое тело, а про твою гребаную душонку, – рычит Рордин сквозь зубы и сжимает руку ровно настолько, чтобы я ощутила стискивающую мое горло смерть. Он утыкается носом мне в щеку и шепчет: – Я говорю про твое милое сердечко, которое, по-твоему, так искалечено.

– Что б ты в этом понимал.

– О нет… – тянет он, его рука соскальзывает с моей шеи, переходит на спину и останавливается на реберной клетке, за которой бьется сердце. – Я понимаю слишком хорошо.

Я застываю, утратив весь пыл, словно одно крошечное движение – и меня пронзит насквозь.

– Вот здесь, – рокочет Рордин, постукивая пальцами по ребрам. – За ними живем мы оба. Оба застряли в этой хрупкой клетке.

– Так вырвись наружу, – молю я. – Освободи меня, Рордин!

Его тело твердеет еще больше, на мгновение мне даже кажется, что он окончательно превратился в гранит. А потом он стискивает мои запястья до хруста костей, свободной рукой наматывает на кулак мои волосы и тянет.

Тянет меня, как тетиву лука.

Мои губы размыкаются, я запрокидываю голову, и Рордин прижимается своим лбом к моему.

Мир вокруг нас меркнет, он ничто по сравнению с мужчиной, что навис надо мной.

Нос к носу. Глаза в глаза. Его губы так близко, что ледяное дыхание касается моего рта.

– Я дам тебе все что угодно, Орлейт. Что угодно, но не это. Больше не проси меня.

Он говорит так спокойно, словно его сердце давно умерло и перестало биться.

Очередной ответ без объяснений.

Очередной тупик.

В глазах щиплет, в горле ком, и все, чего я сейчас хочу, – это расплакаться. Но я больше не могу тратить на него свои слезы.

Не сейчас.

Никогда больше.

– Почему нет? – Я горжусь, что голос не дрожит. – Просто ответь на один вопрос и не смей что-то там хмыкнуть. В конце концов, я заслуживаю правды, и ты, чтоб тебя, прекрасно это знаешь.

Тишина. Рордин не отвечает. Снова убивает меня молчанием.

И оно говорит мне все. Вытягивает из меня кровь, но не по капле. которую я даю ему каждую ночь.

Я закрываю глаза, воздвигая между нами мнимую преграду, раз не могу отойти от него физически. Но тут его рука в моих волосах разжимается, ложится под затылок, пальцы становятся мягче, пропускают локоны, заставляя ахнуть.

Рордин морозно выдыхает, остужая мои горящие щеки.

– Все просто, Милайе. Я отказываюсь жить в мире, где нет тебя.

Изумленно распахиваю глаза.

– Что…

Его губы впиваются в мои – жестко, лишая меня способности говорить.

Дышать.

Существовать.

Рордин подчиняет