Елизавета получила власть несмотря на то, что была женщиной. Она возглавляла королевский двор, который состоял практически из одних мужчин и насчитывал около полутора тысяч человек, и должна была учиться держать под контролем свой совет, состоявший полностью из мужчин. Елизавета от природы была дипломатом, хитрость в ней сменялась упрямством. Ей не нужна была армия переводчиков, поскольку она владела латинским, итальянским, французским, испанским и немецким языками. Интеллект и сообразительность королевы были бесценны; волевой и властный характер помогал ей в непрекращающейся битве с миром. Испанский посол отмечал, что Елизавету боялись гораздо больше, чем ее сестру, и что приказы она отдавала столь же властно, сколь ее отец. Однажды государыня сказала, что очень бы хотела «совершить что-то, что заставит славу о ней при жизни ее распространиться в зарубежные страны и послужит поводом для посмертной памяти». Ничего конкретного совершать было не нужно. Ей было достаточно — и даже более чем достаточно — оставаться самой собой.

С этого времени берет свое начало культ Елизаветы. Ее в конце концов стали почитать как обладающую неистовым духом Девору — героиню Книги Судей Израилевых; она была Юдифью, была Эсфирью. Была Глорианой и Пандорой. Была Астреей, греческой девственной богиней справедливости, которая в золотой век жила на земле средь живых; Астрея вознеслась на небо как созвездие Девы. Дни рождения и коронации Елизаветы считались национальными праздниками и отмечались парадами, банкетами и музыкой.

В судьбе королевы можно найти многие знаки провидения. Ее день рождения — 7 сентября — также был праздником Рождества Богородицы. В тот день победитель рыцарского турнира Генри Ли возвел павильон «церкви подобный, внутри которой горело множество огней». Картины, миниатюры и гравюры по дереву изображали Елизавету в качестве аллегорической фигуры в обстоятельствах славы. Другой вопрос состоит в том, был ли английский народ ослеплен и обманут этими творениями. Глубокие запасы безразличия и даже цинизма помогли не поддаться льстивым речам. Настроения и мнения английского народа середины XVI века установить невозможно, однако нет сомнения в том, что они, как и представители всех других поколений, не отличались покорностью и верностью.

И все же Елизавету стали величать королевой-девственницей (подразумевая отсылки к другой непорочной деве — Богородице), девизом которой было semper eadem — «всегда неизменна». Это стало общеизвестной истиной и, возможно, трагедией периода ее правления.

Летом 1559 года Елизавета издала ряд предписаний по вопросам религии. Литургия должна была читаться на английском языке, а в каждой церкви — иметься Библия в переводе на английский язык. Образы и памятники «выдуманным чудесам, паломничествам, идолопоклонству и предрассудкам» должны были быть сняты со стен и окон, однако тканые убранства следовало отреставрировать или возвратить на место. Полное иконоборчество отныне воспрещалось. Запрещены были также культ святых и молитвы об умерших.

Процессии во время молебственных дней, во время которых люди обходили территорию прихода и призывали к благословению полей и народа, следовало продолжать. Конгрегации было приказано снимать головной убор и кланяться при произнесении имени Христа, а также преклонять колени во время литании. Духовенству полагалось носить традиционные рясы, дополненные квадратными головными уборами. Для совершения обряда причастия необходимо было использовать гостию вместо порций обычного хлеба. Были разрешены «скромные и членораздельные» песни. Под запретом оказались все оскорбительные ярлыки, такие как «еретик» или «папист». Предписания, таким образом, были попыткой уладить разногласия и смягчить колкости и взаимные упреки, имевшие место при дальнейшем изменении религии.

Тем не менее различия бросались в глаза при посвящении в сан архиепископа Кентерберийского. Мэтью Паркер не хотел становиться архиепископом. Он считал эту ношу для себя слишком тяжелой и написал Сесилу письмо, информируя его о своем желании остаться частным лицом, что «мне с моим испортившимся голосом и низкой подготовкой подходит больше, чем войти в состав находящейся на виду высокородной публики». Он хотел, чтобы о нем «полностью забыли». Но королева настояла: в конце концов, он был капелланом ее матери. Ему сообщили, что «она желает, чтобы вы отправились сюда [в Лондон] столь поспешно, сколь это возможно».

На самом посвящении в сан лишь один епископ был — правомерно — облачен в плувиал; два епископа отказались надевать папские платья, а посему были в стихарях; четвертый был убежден, что надеть стихарь означало бы перейти границу, и был одет лишь в черную женевскую мантию. Ссора ничего хорошего не предвещала. Все четырнадцать выживших епископов времен правления Марии между тем были лишены сана; некоторые из них провели остаток жизни в тюрьме за нежелание принести клятву верности. Епископ Боннер, например, был заключен в тюрьму Маршалси. Он попытался сблизиться с некоторыми отбывавшими там срок преступниками, называя тех «друзьями» и «соседями». Один из них в ответ епископу сказал: «Ступай в ад, чудовище, и поищи друзей там».

А затем наступила пора серебряного распятия, которое хранила королева. Для приверженцев протестантизма это распятие было папским идолом, в котором поклонение предмету заняло место поклонения Господу. Тем не менее распятие находилось в личной часовне королевы; перед ним горели свечи. Это был, по словам одного реформатора, «предательский идол», помещенный на «алтарь отвращения». Смятение среди духовенства было столь сильным, что четыре епископа провели дискуссию перед советом. Несмотря на их рвение, распятие осталось на своем месте. Когда настоятель собора Святого Павла начал читать Елизавете наставления о противозаконности крестов, он навлек на себя ее праведный гнев. «Не смейте говорить об этом», — заявила она ему. Когда он вернулся к злополучной теме, она возразила: «Оставьте, оставьте! Это не имеет отношения к вашей работе, и этот вопрос уже опостылел». Он быстро завершил проповедь, и она вышла из часовни.

После этого имели место два случая, когда на распятие было совершено нападение, и оно было сломано — на радость епископу Нориджскому. «Наконец-то мы избавились от этого креста! Он слишком долго находился здесь, к великой горести благочестивых христиан». Оба происшествия закончились водружением креста на его прежнее место. Для Елизаветы он был символом ее веры в обряд и порядок, а также способом сохранения отношений с Испанией и Ватиканом. Она заявила испанскому послу, что «многие люди считают нас маврами или тюрками, в то время как вещи, отделяющие нас от католиков, весьма незначительны». Конечно, это было благосклонным жестом в сторону ее более консервативно настроенных подданных. В скором времени в несколько измененном обличье вернулся католический реквием по умершим и возобновилось «празднование Вечери Господней на похоронах».

Весной того же года в духе религиозного примирения королева отправилась в составе процессии в Госпиталь Святой Марии, на восток города, чтобы отслушать проповедь. Ее сопровождала тысяча мужчин в доспехах, а также исполнители танца моррис и два белых медведя в повозке. Религия теперь вновь могла быть частью празднества. После проповеди животных убили, использовав отравленные приманки. Местами в Лондоне псалмы исполнялись по-английски впервые со времен Эдуарда VI; отмечалось, что у Креста Святого Павла вместе пели шесть тысяч человек.