Они начнут падать на землю, как темные листья.

Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та-та…

Он будет… Щелк… Будет вращаться, как игрун… Как игрушка, которая бы точно понравилась Таю, и веером посылать пули в толпу. Пули из двух автоматов.

А потом он вернется в свою машину и проверит сообщения. И если человек, который обо всем ему говорит, не даст нового приказа, они с Таем поедут вместе и будут ехать и ехать, пока… Клик… Пока не найдут этой самой Калифорнии.

Кто-нибудь да подскажет им, где она.

Хотя ее, может быть, трудно найти. Это где-то на Западе. Он точно помнит.

Где может быть Диггер?

За спиной?

Впереди?

Рядом?

Отделившись от других агентов, Паркер Кинкейд описывал причудливой траектории окружность у Вьетнамского мемориала, затерявшись в людском море. Высматривая человека в темном плаще. С сумкой из супермаркета. С крестом на груди.

Здесь слишком много народа. Тысячи и тысячи, десятки тысяч человек.

Кейдж находился по другую сторону мемориала. Лен Харди ушел в сторону Конститьюшн-авеню. Бейкер со своими людьми прочесывал парк с противоположной стороны.

У Паркера возник порыв остановить новую группу людей, направлявшихся в сторону мемориала, и посоветовать им отойти туда, где их безопасность могли обеспечить офицеры полиции. Но потом он изменил решение.

До него внезапно дошло, что он мыслит недостаточно ясно.

«Головоломки. Помни о головоломках».

Три ястреба постоянно уносили у фермера кур.

И Паркер понял, в чем состояла его ошибка. Он искал не там, где нужно. Поэтому он отошел чуть в сторону от дорожки, по которой двигалась толпа, и стал изучать участок, непосредственно примыкавший к мемориалу. Он вспомнил о лабиринтах, начерченных преступником. Стало очевидно — тот должен был понимать, что ко времени третьего нападения у агентов уже будет хоть какое-то описание внешности Диггера. И он наверняка посоветовал убийце приближаться к мемориалу не по одной из дорожек, где его легче было бы опознать, а через рощу парковых деревьев.

Поэтому Паркер резко свернул и оказался среди обширно разросшихся кленов и вишен. С этой стороны в парк тоже входили большими группами люди, но он больше даже не думал пытаться остановить их и уговорить покинуть это место. Он не был теперь няней, сиделкой, не был больше отцом. Он стал охотником, как в ту ночь много лет назад, когда крался по своему дому, высматривая Лодочника.

Охотник искал добычу.

Искал безликого человека в темном плаще.

Человека с золотым распятием.

Генри Чизман находился буквально в десяти метрах за спиной Кинкейда, проходившего вдоль Вьетнамского мемориала, когда тот вдруг внезапно изменил направление и углубился в ближайшую рощу.

Чизман последовал за ним, вглядываясь в лица множества окружавших их людей.

Какой тир для Диггера здесь собрался сегодня вечером!

Да он покосит их всех, как траву.

Чизман уже и сам достал свой револьвер, держа руку с оружием, направленным вниз, вдоль тела. Никто не замечал этого. Толпа начала волноваться, не понимая, что происходит — почему все эти агенты в штатском и полицейские настоятельно просят всех покинуть Молл.

Кинкейд продолжал двигаться среди деревьев. Их с Чизманом разделяли сейчас от силы восемь метров, но и при этом между ними находилось слишком много людей, чтобы эксперт по документам мог почувствовать слежку.

Они находились в десяти метрах от величественной черной стены, когда Чизман заметил мужчину в темном плаще, внезапно показавшегося из-за дерева. Движение было достаточно осторожное и крадущееся, чтобы понять — он вышел из временного укрытия. А в сторону мемориала пошел нарочито расслабленной походкой, без особых на то причин склонив голову вниз и глядя себе под ноги, словно не хотел, чтобы кто-то увидел его лицо. В толпе он растворился буквально в нескольких шагах от Кинкейда.

Чизман ускорил шаг.

Но внезапно Кинкейд обернулся. Он посмотрел на Чизмана, потом в сторону и снова на Чизмана, уже хмуря лоб и понимая, что где-то видел этого человека, но пока не мог припомнить, где именно. Чизман отвернулся и нырнул под защиту нескольких мужчин, которые несли тяжелую установку для охлаждения питьевой воды. Кинкейд должен был теперь потерять его из виду, и он возобновил поиски человека в темном плаще.

Где же?..

Да, да, вот он! Мужчина лет сорока, абсолютно невзрачной внешности. Он расстегивал на себе плащ, глядя по сторонам скучающими глазами, словно толпа вокруг совершенно не интересовала его.

А потом Чизман заметил краткую вспышку. Отражение в золоте на груди.

Он носит золотое распятие…

Так сказал один из агентов в баре.

«Стало быть, вот он, перед тобой, — подумал Чизман, — Мясник, оставляющий вдов, дьявол…»

— Эй! — окликнул его голос.

Чизман повернулся. Это был Кинкейд.

«Сейчас, — подумал он. — Сделай это сейчас!»

Чизман поднял револьвер, наставив ствол на свою цель.

— Нет! — выкрикнул Кинкейд, заметив оружие. — Нет!

Но Чизману и так было бы трудно выстрелить. Слишком много людей постоянно мелькало между ним и Диггером. Он сделал пару скачков в сторону сквозь толпу, сбив нескольких человек с ног. Кинкейда он больше не видел.

Зато в десяти метрах от него, не подозревая о близости преследователей, стоял Диггер и оглядывал толпу, как охотник оглядывает большую стаю жирных гусей.

Чизман отпихнул в сторону группу проходивших перед ним студентов.

— Эй, чудик, какого хрена ты делаешь? Эй, придурок…

Но Чизман уже забыл о них. Где Кинкейд? Где же?

Он по-прежнему не смог бы поразить цель. Толпа становилась все гуще…

Плащ Диггера распахнулся. В одном из огромных внутренних карманов стала видна вороненая сталь автомата.

Но почему же никто этого не замечает? Он действительно словно невидимка, подумал Чизман.

Они ничего не видят. Целые семьи с детьми в двух шагах от убийцы…

Толпа буквально бурлила вокруг. Полицейские старались направить всех к выходу, но слишком многие оставались — опасаясь, как догадывался, Чизман, что их место, откуда лучше всего будет виден салют, займут другие.

Диггер между тем осматривался, выискивая подходящую для стрельбы точку. Потом взошел на небольшой поросший травой пригорок.

Из толпы снова показался Кинкейд.

И Чизман взвел боек своего револьвера.

Лимузин остановился рядом с парком у специальных лож на трибунах, зарезервированных за дипломатами и членами конгресса.