А потом раздались крики.

Выстрелы Чизмана дали результат, которого он добивался.

Когда до него дошло, что на Диггера никто не обращает внимания, а ему самому никак не удается чисто поймать убийцу на мушку своего револьвера, он дважды пальнул в воздух, чтобы люди пригнулись и очистили линию огня.

Грохот поверг толпу в панику. С воплями и криками все стали разбегаться кто куда, опрокинув при этом Диггера на колени. Буквально за несколько секунд пространство, расположенное непосредственно перед Вьетнамским мемориалом, оказалось почти совершенно свободным.

Краем глаза Чизман заметил теперь и Кинкейда, упавшего на землю и вынимавшего из кармана куртки небольшой автоматический пистолет. Диггера Паркер видеть не мог — его заслоняли несколько вечнозеленых кустарников, разделявших их.

Но Чизману это было только на руку. С убийцей должен был расправиться он сам.

Диггер медленно поднимался во весь рост. Автомат выпал у него из плаща, и он озирался по сторонам, пытаясь найти его. Потом он поймал на себе взгляд Чизмана и замер на месте, посмотрев на репортера глазами, каких тот прежде никогда в жизни не видел.

В выражении этих глаз осмысленности было гораздо меньше, чем у любого животного. Тот, кто спланировал эти преступления — человек, тело которого лежало теперь в морге, — еще не был воплощением зла в его чистом виде. У него, наверное, были какие-то чувства, мысли, желания. Кто знает, останься он в живых, он мог бы, возможно, еще измениться, если бы ожили остатки совести, сохранившиеся в нем.

Но Диггер?

Нет. Какая совесть может быть у машины? Его могла изменить только смерть.

Убийца с мозгами человека и сердцем дьявола…

Диггер посмотрел на револьвер в руке Чизмана. А потом снова поднял глаза и уставился журналисту в лицо.

Кинкейд тоже поднимался теперь на ноги и кричал, обращаясь к Чизману:

— Бросай оружие! Бросай немедленно!

Чизман словно не слышал его и стал медленно наводить револьвер на Диггера. Вибрирующим от волнения голосом он начал говорить:

— Ты…

Но в этот момент приглушенный хлопок раздался сбоку у Диггера. Вырванный с мясом клочок ткани плаща отлетел вперед. Чизман почувствовал, как его словно резко ударили в грудь, и припал на колени. Он тоже выстрелил, но его пуля прошла далеко мимо цели.

Диггер вынул из кармана руку с компактным пистолетом. Он снова прицелился Чизману в грудь и дважды подряд спустил курок.

Чизмана отбросило назад. Он приник к холодной земле, видя, как смутные огни отражаются от черного полированного камня Вьетнамского мемориала, и пробормотал еще раз:

— Ты…

Он хотел еще раз выстрелить… Но револьвера уже не оказалось в его руке. Он выпал, и найти его не было никакой возможности.

Где же? Где же он?..

Кинкейд снова искал укрытия, растерянный, не понимающий, что происходит. Чизман мог видеть, как Диггер неспешно подошел к своему автомату, поднял его и выпустил очередь в сторону Кинкейда, который успел нырнуть за деревья. А Диггер, пригнувшись, мелкой рысцой через кусты устремился туда, куда убегала толпа.

Чизман все еще пытался нашарить свой револьвер.

— Ты… ты… ты…

Но затем его сжавшаяся в кулак кисть камнем упала на землю, а взгляд застлала чернота.

Как мало людей.

Клик, клик…

Смешно…

Всего несколько человек находились поблизости от него, припавшие к земле, озирающиеся, испуганные. Диггер мог с легкостью прикончить их, но это бросится в глаза полицейским.

— В последний раз убей как можно больше, — велел человек, который всегда говорит ему обо всем.

Но сколько это «как можно больше»?

Один, два, три, четыре, пять…

Диггеру не кажется, что имелась в виду всего полудюжина.

В последнюю минуту последнего часа послед…

И потому он поторопился вслед разбегавшимся, но делая все как положено. Тоже притворяясь испуганным, тоже растерянно, как и вся толпа, ища для себя укрытия. И все такое.

«Ты самый… Ты самый… Ты самый лучший».

«Что это там был за человек? — задумывается он. — Точно не полицейский. Тогда почему же он стрелял в меня?»

Диггер снова спрятал оба «узи» внутри плаща, который он так любит… Клик… Так любит, потому что это подарок Памелы.

Рядом раздаются крики, но они вроде бы не имеют к нему отношения, и он не обращает на них внимания. Его никто не замечает. Он двигается по траве мимо кустов и деревьев, растущих вдоль широкой улицы — Конститьюшн-авеню. Там стоят автобусы и машины, а еще там собрались тысячи и тысячи людей. Если он доберется туда, то сумеет убить несколько сотен.

Он видит здания музеев, как тот, где была картина с вратами ада. Музеи — это смешно, думает он. Таю музеи точно понравятся. Возможно, когда они доберутся до Калифорнии, то смогут сходить в какой-нибудь музей вместе.

Снова крики. Снова бегут люди. Кругом теперь полно мужчин, женщин и детей. Они повсюду. Но полицейские и агенты тоже. И у них есть «узи», есть «Мак-10», есть… Клик… Есть пистолеты, как у самого Диггера, и такие же, как у того толстяка, который хотел подстрелить его. Но они не стреляют, потому что не знают в кого. Диггер ведь только обычный человек из толпы.

Клик, щелк…

Долго ли ему еще идти до того места, где народу собралось больше всего?

Наверное, еще метров сто или двести, прикидывает он.

И он направляется к ним. Но так он все дальше уходит от Тая, от машины, припаркованной на Двадцать второй улице. Эта мысль ему не по душе. Он хочет как можно скорее покончить со стрельбой и вернуться к мальчику. Когда он окажется в гуще толпы, он начнет вращаться как юла, чтобы люди падали, как листья в коннектикутском лесу, а потом вернется к мальчишке.

И в странствиях долгих вдали от тебя

Я только сильнее влюбляюсь…

Крутиться, крутиться, крутиться…

А они пусть падают, как Памела, когда у нее на груди расцвела роза, с ярким желтым цветком в руке.

Падают, падают, падают…

Все больше вооруженных людей пробегают по траве мимо.

Внезапно где-то рядом он слышит взрывы, треск, хлопки, буханье.

В него начали стрелять?

Нет, не может быть!.. О, только посмотрите на это!

У него над головой цветы распускаются прямо в небе. Откуда-то вьется дымок, а цветы становятся все красивее — есть и красные, и желтые. А еще синие и белые.

Салют.

Его часы подают сигнал.