— Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не капитан?

От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился.

— Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом.

— Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано?

— Ну, это другое дело, — вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов.

— Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем.

— Завтра подготовить документы к званию «капитан». Досрочно!

— Нет, — глядя в сторону, промямлил Золотарев. — Пусть переделает все стенды в ленкомнатах, а после подумаем.

— Молчать! — взвизгнул полковник Севастьянов. — Я сказал представить документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев, работай.

Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли:

— Алкаш! Сниму с должности!

— Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! — взвизгнул Золотарев. — Я найду на вас управу!

Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо быстро удалиться.

Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий, а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости.

* * *

На дороге среди бела дня два бойца остановили «барбухайку» и затеяли обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о происшествии начальству в полк.

Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол, возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу, перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов. Нашли денежки до последнего «афгани». Кочевники, обрадовавшись, забрали деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших. Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину. Для работы разведки с агентурой и местным населением.

Но молодой «прапор» несколько скорректировал маршрут. Он заехал в дукан, купил сувениры, шмотки, коробку водки и коньяка, ящик фруктов и овощей, прочей зелени и отправился в женский модуль. Бронетранспортер с солдатами спрятал на позициях охранения. Прапорщик нашел свою землячку Ленку — «ногтегрызку» и устроил бурную оргию, запершись с ней в комнате.

Комбат позвонил в полк и уточнил прибытие денежной «посылки». Посылка не прибыла! В полку начался переполох. Пропал БТР, прапорщик и два солдата! Разведвзвод батальона подняли по тревоге и отправили по пути следования прапора и сотоварищей. Следов сгоревшей машины не было, а на крайней заставе у въезда в город сообщили о том, что броня выехала в Кабул. Обыскали весь путь возможного маршрута — улицы пусты. В комендатуре никого не задерживали, афганские спецслужбы об убитых или взятых в плен советских военных не знали. Пропали! Канули в неизвестность. Командир полка нервничал и пребывал в растерянности. Полк на боевых, что делать? Обращаться к руководству, чтобы вернуть наш батальон из рейда для поисков пропавших или еще подождать? Проблема разрешилась сама собой. У солдат кончились продукты, и они, закрыв машину, пошли в столовую, где попались на глаза офицеру из своей роты.

— Стоять! Негодяи! Вы откуда? — прорычал взводный.

— Мы? Мы из оврага. БТР в овраге стоит. Есть хотим, оголодали. Сухпай кончился, а Сергеич потерялся и не приходит.

— А где он был? — воскликнул лейтенант.

— Хрен его знает! — развел руками водитель. — Он к бабам отправился. Обещал утром вернуться, но не возвратился.

Таким образом, участок поисков сократился до одного модуля. Штабные открыли комнаты, выстроили женщин у асфальтированной дорожки. Не открылась только одна дверь. Ленки среди женщин не было, а в закрытом помещении стояла настороженная тишина и лишь изредка раздавались шорохи.

Начхим выбил дверь ногой. Картина предстала довольно живописная! Огрызки, окурки, бутылки, банки, банановая кожура, стаканы, презервативы. Все беспорядочно валялось на полу. Стол был завален недоеденными яствами и недопитыми поллитровками. В койке копошилась обнаженная парочка, которая не обращала ровно никакого внимания на вошедших. Этот дуэт был уже просто не в состоянии осмысливать реальность происходящего вокруг из-за обильного пьянства и нескончаемого совокупления. Обессилевшего прапорщика, не способного к передвижению, отнесли на гауптвахту. Девицу заперли в комнате и приставили к двери караульного. Утром в камере начался допрос.

На вопрос командира: «Где деньги?» — прапорщик, потупив глаза в пол, ответил:

— У Ленки.

Замполит охнул:

— Все!?

— Угу! — подтвердил прапорщик.

— Сильна! Ну, дает девка! — восхитился начальник особого отдела.

— Да уж, дает и еще как дает, — согласился Золотарев и тотчас распорядился:

— А ну, сюда ее! И пусть спрятанные афгани несет.

Ленка явилась опухшая, с помятым лицом и сильным запахом перегара, но с пустыми руками.

— Лена! Где денежки? — вкрадчиво спросил замполит.

— Все там же, не буду говорить грубо где! В том самом месте!

— Лена! Верни деньги! Они не твои! — продолжал настойчиво уговаривать Золотарев.

— Не отдам! — взвизгнула девица. — Я их честно заработала! Неделю пахала под этим жеребцом! Из сил выбилась. Не отдам, хоть расстреливайте. Можете выслать домой за аморалку. Я за год такую зарплату не получу!

— И вышлем! — пообещал особист. — Вышлем за проституцию и хищение денег. Эти афгани принадлежат полку! Обыщем перед отъездом и конфискуем. Возвращай по-хорошему!

Ленка разрыдалась, впала в истерику, но, поплакав полчаса, смирилась с неизбежностью утраты внезапно приобретенного состояния. Золотарев великодушно разрешил оставить подарки. Забрали только афгани. Девушку отпустили заливать горе водкой и омываться слезами. Прапорщика через неделю выпустили из гауптвахты и вернули на горную заставу. Народ смеялся: мол, одно радовать должно обоих — получили массу удовольствия.

Что стало с «пайсой» далее, об этом история умалчивает. Дошла ли хотя бы часть денег для работы с агентурой по адресу — история умалчивает. Но Золотарев и главный особист не просыхали месяц и в результате очутились в реанимации. Началась «белая горячка».